– А… – начинаю я растеряно.

– Я обещал, что спальни у нас будут разные? Здесь у меня только одна. Выделяю тебе второй этаж. Иди. Если мне что будет нужно – постучусь.

Ну… ладно. Это ж он опять про договор вспомнил, понимаю я с некоторым облегчением. По крайней мере, не собирается нарушать один щекотливый пункт; а я-то думала, он его для красного словца приплёл, чтобы меня на замужество поскорее подвигнуть.

Наверх закручивается винтовая лестница с поющими ступенями, само существование которых избавляет от необходимости стучаться. Да и нет тут двери, кстати, и промежуточных площадок и тамбуров нет, просто сразу выходишь в комнату. Потому что весь второй этаж – это и есть одна большая студия, и кровать, между прочим, располагается в двух шагах от лестницы, я даже обескуражена. А потом вдруг представляю, что если, к примеру, кто-то постучится в парадную дверь, то хозяину вскочить, впрыгнуть в штаны и сбежать вниз займёт гораздо меньше времени, нежели нестись с другого конца этой громадной спальни. Он живёт один, без прислуги, и всё здесь заточено под единственного жильца: обстановка, мебель, бытовая магия.

Три высоких окна, выходящих на улицу, абсолютно голы, без занавесей, без портьер. Там же меж оконных проёмов располагаются стенды с рапирами, эспадронами и кинжалами и недвусмысленно намекают, для чего именно используется хозяином столь обширная площадь – размером этак метров восемьдесят: для небольших тренировочных боёв, размяться с кем-то в спарринге. А уж одному, с собственной тенью, тем более места хватит. Справа и слева от лестницы, там, где скаты крыши съедают высоту потолков, обнаруживаю небольшую гардеробную и крошечную ванную комнату.

В этом фехтовальном зале, служащем по совместительству спальней, нет даже стульев. Присаживаюсь на край кровати, Нора плюхается под ноги. Пресловутыми балдахинами, вынужденной роскошью средневековья, тут и не пахнет. Просто ложе, достаточно широкое, обрамлено в изножье и изголовье изящной ковкой и небрежно застлано плотным гобеленовым покрывалом. Ступнёй провожу по мохнатому коврику. Даже гадать не собираюсь, чья это шкура и как долго её владелец ходил на задних лапах.

И это вот – всё?

Шикарные апартаменты старшего брата, который даже толком не знает, в какой комнате что у него находится – и чуть ли не монашеский быт младшего, хотя последний вряд ли стеснён в средствах. Какие же они разные, в который раз думаю я. Какие же… Как мои девочки – одинаковы только внешне, а характеры у каждой свой, и не подумаешь, что от одной матери.

Здесь, как и внизу, свечи на люстре загорелись сразу же при моём появлении. А вот интересно, как же их гасить? Приказать, чтобы потухли, или сами уловят, когда я в постель лягу? Или Мага при свете спит? Заглянув ещё раз, но уже с серьёзными намерениями, в ванную комнату, обнаруживаю в системе горячую воду и умываюсь с дороги. На большее не тянет, не то настроение – в ванне нежиться. Снова посидев на кровати, немного поразмыслив, на цыпочках, чтобы не скрипеть ступеньками, спускаюсь вниз. Рюкзачок прихватываю с собой.

Если бы не знала, что Аркаша остался у нас, то и не обнаружила бы его, пока не наткнулась. Оборотник спит совершенно бесшумно, никаких демаскирующих храпов. Мага сидит на полу, прислонившись к боковине соседнего дивана, босиком, в каких-то штанах домашнего вида и в рубахе. Уставился на огонь, брови сведены, сосредоточен. Догадываюсь, о чём он думает: вот я привёл сюда практически незнакомую женщину, с которой у меня, кроме детей, ничего общего. И что теперь с ней делать?

– Ты почему не спишь? – спрашивает, едва взглянув. Даже вполголоса у него получается говорить со мной строго.