Соно Вероника. Пьячере! Верона Виера
Соно Вероника. Пьячере!
Глава 1
Как мне не хватает солнца.
Снаружи и внутри.
Весна в этом году совсем на себя не похожа. Куда ни посмотри – везде серость: серый залежавшийся снег, серые дома. И неважно, многоэтажка или барак как у нас – всё одно.
И души.
Скитаются, барахтаются в своей серой жизни между домом, остановкой и работой. Сижу на подоконнике в наушниках и смотрю на остановку, что возле дороги напротив дома. Пасмурное небо нагоняет тоску.
Оборачиваюсь.
И наши обои тоже, отслаиваются в углу от сырости. Вздыхаю и слушаю женский голос в наушниках. Опускаю взгляд на сестру. Она лежит на диване, обнимая подушку, пялится в телефон, потом снова его кладёт рядом и рычит от злости.
Боже, что может быть печальнее на свете, чем злая Карина из–за сплетен?
Хихикаю.
– Соно Верóника. Соно Верóна. Э лей? – Повторяю в слух за голосом в наушниках.
Учу итальянский.
Однажды я сбегу из этого города.
В Италию.
Туда, где всегда солнце, море, счастливые лица, а не эти.
Снова смотрю в окно на людей и спрыгиваю с подоконника, сажусь в кресло напротив дивана.
И не это лицо, что лежит напротив и пилит грустным взглядом потолок. С самого утра моя систер рыдает в подушку и материт профиль одной из местных девчонок. Сестра старше меня всего на год, а по ощущениям, что я старше её года на три.
Глупая!
Стала бы я переживать из–за такой ерунды? Из–за парня. Слишком много чести. Она по уши влюбилась в сына родительских друзей, а тот только из армии вернулся и, конечно, ему льстит чрезмерное внимание девчонок с его района. А на неё внимания не обращает. Вернее, обращает, но не так, как ей бы хотелось. Только по–дружески.
Ладно, скажу по секрету: он сохнет по мне. Сам признался неделю назад, на восьмое марта. Но Никита совсем не в моем вкусе. Я так ему и сказала, прямо в лицо.
Нет, он симпатичный, не спорю. Улыбка, ямочки и всё такое, и рост как я люблю. Но характер. Ненавижу нытиков! Бр-р!
И мне кажется сестра услышала наш разговор.
Ненормалистка!
Пожаловалась маме, мол отбиваю у ней парня, который ей не парень вовсе… по крайней мере, пока. И мама, мой идеал нравственности, устроила разбор моего «недостойного» поведения.
Боже! Я всю жизнь выстраиваю образ правильной и недоступной девушки, а моя ма считает меня путаной. Больно и обидно слышать такие слова от неё!
«Ми кьямо Вероника! Соно путана. Пьячере ди коношерти!» (Меня зовут Вероника! Я шлюха. Приятно познакомиться!)
Если я в кого–то и влюблюсь, то только в итальянца.
Под мелодичный женский голос диктора открываю приложение знакомств и листаю ленту с молодыми итальянцами. Боже, какие они стильные и солнечные.
Не то, что наши в поселке.
Иногда мне кажется, что я родилась здесь по ошибке. Когда выдавали билеты на рождение, кто–то взял и подменил. И вместо итальянской огромной и дружной семьи, меня отправили в эту.
Я даже внешне на них не похожа, разве только на папу, совсем чуть-чуть. А сестра – нет. Она копия мама: тёмненькая, смуглая, с карими глаза, а я наоборот – серо-зеленые глаза, светлокожая и светловолосая.
Я ворона, я ворона!
Белая ворона.
Должна признать, что люблю быть не как все.
Санта Клеопатра! Опять эти всхлипы.
Не могу больше смотреть на сестру. Страдает.
Я снимаю наушники и сажусь рядом с ней:
– А ты знала, что твоё имя Карина на итальянском значит красивая?
Не помогло!
Дурында отворачивается к стене и снова открывает страницу Никиты в социальной сети, разглядывает фото.
– Я про то, что ты красотка и, если будешь тупить, а не возьмёшь своего Никитоса за рога, или что там у него ещё выпирает, это сделает кто–нибудь другой! – хочу еë взбодрить и выхватываю телефон.
– Отдай, живо! – зыркает на меня ядовитым взглядом.
– Никита, любовь моя! – кривляюсь в экран и говорю её наигранным писклявым голосом.
О! Это отдельный вид актёрского мастерства. Мне стоит взять у неё уроки, перед тем как поступать после школы в театральный.
Дома моя сестра – фурия. Слово не скажи, четвертует парой матов, и низким, почти мужским тембром голоса. Но стоит ей оказаться рядом с Никитой, еë голос превращается в соловьиную свирель.
Сю–сю–сю! Тошнит от этой мимимишности.
– Ладно, забирай своего мачо! – хихикаю и отдаю телефон ей в руки. – Надоели твои розовые сопли!
Я подхожу к старому музыкальному центру, что стоит у окна и, выбрав заезженный диск Линды, врубаю на всю катушку:
«Я Верона, я Верона, на–на–на–на!» – перекрикиваю певицу.
На лице сестры появляется улыбка:
– Верóна–ворона! – смеётся от моих паралитических подёргиваний под музыку.
– Давай, вставай! Надо встряхнуться! – кричу, перебивая музыкальный центр. – Пошли сегодня с нами на концерт! По–любому он там появится. Нарядись, накрасься и покажи этому дурачку, что такой красотки как ты он больше не найдёт!
Соседка снизу стучит по батарее.
– О-оу! – нажимаю на паузу. – Я забыла про тётю Любэ́.
Смотрю на сестру, вспоминая, что обещала сегодня заскочить и съездить в аптеку на конечную остановку. Она частенько страдает мигренью, а тут я со своей громкой музыкой.
Как–то даже стало стыдно.
– А разве твоя детская влюблённость не приехал? Пусть сам по аптекам бегает. – цыкает Карина.
Моя детская влюблённость – это она про соседа снизу. Он после школы уехал в Москву к своей сестре, учиться. Не видела его несколько лет и ещё не видеть бы столько же.
– Не знаю, Любэ́ мне ничего про него не говорила. Думаешь вернулся? – припадаю ухом к полу.
Голоса не разобрать, булькают эхом. Сестра смеётся с меня. Ну хоть развеселила.
– И часто ты так подслушиваешь? – она встаёт с дивана и падает рядом со мной, прижимаясь к полу. – Ничего не слышно.
– Тише! – недовольно смотрю и, прищуриваясь, шепчу. – Ушли в другую комнату.
– Кто? – тоже шепчет, выпучив глаза.
– Голоса.
Я ехидно улыбаюсь. В голове возникает коварный план. Узнает ли он меня через столько лет?
Знаю, что нравлюсь многим парням: и в школе, и в посёлке, и одногодкам, и парням постарше, как сосед. Люблю проверять эту теорию и ловить восхищенные взгляды.
Ладно! Начинаем эксперимент.
Я встаю и открываю шкаф. Достаю кроп–топ с пуш–ап эффектом, снимаю с вешалки белую, почти прозрачную рубашку. Обтягивающие джинсы уже на мне. Снимаю домашнюю футболку и вешаю на спинку кресла. Натягиваю топ и сверху рубашку.
Моя грудь и так – высока и упруга, но пуш–ап… дай Бог здоровья тому, кто его придумал!
Сестра сидит на полу, оперевшись о диван и смотрит на меня снизу–вверх, улыбается:
– Ты ведьма! Ешь булки, а на животе ни жиринки! – фыркает и снова хватает свой телефон, разговаривает со мной между делом. – А если всё-таки приехал? Что скажешь?
– Сделаю вид, что я к Любэ́! Пришла помочь как обычно.
Я смотрю в зеркало в пол, что является дверью шкафа–купе. Не хватает глянца, поэтому достаю из сумочки бледно-розовый блеск и касаюсь кисточкой губ, а после, поправив пальцем, наношу мазки на скулы.
Сгибаюсь пополам и опрокидываю голову. Взъерошив волосы, выпрямляюсь и радуюсь объёму в волосах.
Готово!
– В таком виде ты пойдёшь в магазин? – усмехается сестра. – На улице минус семь. Ау, ворона!
Она крутит пальцем у виска и снова залипает в телефон.
– Нет, конечно! Если что, вернусь и оденусь во что–то потеплее.
Я ещё раз гляжусь в зеркало и улыбаюсь.
– Бон джорно! Соно Верóника! Мóльто пьячéре! (Здравствуйте! Я Вероника! Очень приятно!)
Сестра закатывает глаза, поражаясь моей уверенности в себе.
– Я пошла! – выхожу из комнаты. – Каблуки или кроссы? – кричу из коридора.
– Валенки! – слышу усмешку в ответ.
***
Я спускаюсь на каблуках по отёсанным бетонным ступенькам на первый этаж. Лишь бы не навернуться. Сколько раз я падала с этой лестницы. Мои шрамы на ногах свидетели тех кульбитов.
Сосед, кстати, тоже.
Первый раз в третий класс.
Не дошла.
Сползла со ступенек, распорола гвоздём бедро, осыпав Ромку лепестками гладиолусов и своим диким воплем. Он ждал меня, чтобы вместе идти в школу. А пришлось дуть на мою рану, пока тётя Любэ́ заливала её зелёнкой.
Это был последний год, когда мы были друзьями. Потом он стал засматриваться на девочек своего возраста.
Растущая грудь решает многое!
А я страдала, что у меня вместо них прыщи и меняла платья в день по несколько раз. Но он всё равно катал на качелях девчонку с соседнего двора и смотрел на неё влюблёнными глазами.
На неё, не на меня – ту, которой дарил цветы, милые открытки с котятами и носил в школу тяжёлый рюкзак. А я стояла в сторонке и тихо его ненавидела, что предал меня и мои незрелые чувства.
Ненавижу!
Я поправляю свой топ – красивая грудь решает всë!
И нажимаю на звонок. Тишина.
Натягиваю лучезарную улыбку и снова жму на звонок. Слышно вошканье за дверью, она плавно открывается.
– Бон джорно! – громко восклицаю, ожидая увидеть перед собой тетю Любу.
Мама миа!
Неожиданно сердце колотится, как сумасшедшее. Передо мной не она, а Роман.
Романов Роман Николаевич собственной персоной.
Раз ромашка, два ромашка, семь!
Вспоминаю нашу детскую шутку и смотрю на него. Он стоит, держась за ручку, изучает меня взглядом или пытается вспомнить.
На его лбу испарина и мелкие капли на голом торсе. Взъерошенные волосы. Дышит часто и вскидывает в вопросе бровь.
– А Любэ́… То есть тётя Люба… дома?
Заикаясь произношу, и не могу отвести от него глаз. А его – такие же синие, как и раньше. Тёмная чëлка спадает на лоб, нос с горбинкой, под ним короткая щетина и на щеках тоже.
