Не заладилось что-то у Тони. Местная фельдшерица сказала, что нужно срочно Тоню в город везти, в больницу, ребёночек встал неправильно. На председательском ГАЗике повезли Тоню сквозь непроглядную мглу и круговерть, как сами в полях не остались неизвестно, дороги все замело, где небо, где земля непонятно – всё смешалось. Доехали таки. Тоня уже белее мела была, стонала только, не кричала даже. Врач как осмотрел, сразу крикнул в операционную везти, а Фёдор с фельдшерицей ждать остались.

Время текло как туман, сквозь пелену слышал Фёдор шумы больницы – быстрые шаги, голоса, запах лекарств. Через час вышел к нему врач, жестом на крыльцо показал, вышли вместе. Закурили. Пожилой врач, не глядя Фёдору в глаза, сказал:

– Прости, брат, не сумел я спасти их.

Метель выла и выла, надрываясь и стеная, покрывала мир белым саваном, погребая под собой жизнь и тепло.

У ребёночка выпала ручка, пока развернули операционную и дали наркоз, он уже погиб, не хватило совсем чуть-чуть, если бы на пол часа хоть раньше… А Тоня…

– Я такое за свою жизнь лишь два раза видел, – сказал врач, – Чтобы на ровном месте молодое здоровое сердце останавливалось. Вся наша реанимация была безуспешна. Прости, брат, мы сделали всё, что могли.

Фёдор сошёл с крыльца и в одной рубахе побрёл неведомо куда. Фельдшерица, плача, и кутаясь в большую шаль, бежала за ним, пытаясь остановить, хватала за руки, но Фёдор шёл как слепой, сквозь густую пелену снега. Фельдшерица побежала за водителем, чтобы тот остановил Фёдора, он был не в себе. А Фёдор шёл и шёл, он вышел за ворота больницы, прошёл через аллейку и лишь дойдя до оврага остановился.

Некий отблеск сознания промелькнул в его взгляде, когда он поднял глаза к небу. Ноги его подкосились, и он упал в снег. Крик разорвал лёгкие. Он кричал и кричал, и не мог остановиться. Чьи-то руки подняли его и взвалили на свои плечи, а потом понесли куда-то. А он всё плакал и плакал, и слёзы замерзали на его щеках.

Фёдор встряхнулся от воспоминаний и снова взглянул на волчонка, скулившего в мокрой от крови траве. Он наклонился и взял кутёнка на руки.

– Ишь ты, махонький, бедняжка, – сказал Фёдор, пряча малыша на груди, под куртку, – Замёрз, оголодал. Ну идём домой, не оставлять же тебя здесь.

Так и принёс Фёдор волчонка в свою избу. Потекли дни. Фёдор будто и сам ожил вместе с найдёнышем, несмотря на свои шестьдесят три года и старые болячки, резво забегал, засуетился. Появился у него смысл жизни – заботиться о ком-то. О своих хворях позабыл. Выкармливал кутёнка как ребёночка, нарочно для этого в город съездил, купил в аптеке бутылочку мерную и соску резиновую. А имя ему дал Ермак.

Как подрос маленько, мясо стал мелко-мелко резать да ему давать. Так и выходил. Спать его с собой клал, пока махонький был. Тот скулил больно сильно, тосковал по матери. А как подрос, так на двор его определил, на цепь, правда, не сажал, жалел. Да и маловат еще для цепи-то. Волчонок до того к Фёдору привязался, что бегал за ним хвостом, куда дед, туда и он. Да ещё потявкивал на чужих, коли в калитку кто зайдёт.

Соседи посмеивались, волчьей мамкой Фёдора в шутку стали звать. А Колька-сосед, тот сказал, мол, ничего у тебя, Фёдор, не выйдет, сколь волка не корми – он в лес глядит, всё равно уйдёт, как подрастёт.

– Ну что ж, – отвечал Фёдор, – Я ведь не держу, пущай идёт, ему, конечно, лес – дом родной, ему воля нужна. Что же мне было делать – бросить его малого погибать? Пусть подрастёт, а там отпущу его.

Да только не ушёл волчишка никуда. Сколь раз Фёдор не отводил его в лес и не оставлял там, каждый раз волчишка через день-другой обратно приходил. Нагуляется видать, да домой, к деду. Что с ним делать? Так и стали вместе жить – Фёдор да Ермак. Как дед в лес соберётся – волк за ним, сзади ступает, охраняет от чужаков. На собак соседских лает, дом охраняет. На рыбалку тоже с дедом. Вечерами выйдет дед на завалинку, Ермак у ног ляжет, вроде спит, а сам сквозь веки посматривает по сторонам, бдит. Бывало, что в лес уходил, но ненадолго и всегда назад возвращался.