Ей хотелось расспросить Даню — и о тьеррах, и о том, зачем именно они идут в ущелье, и о том, откуда взялся такой сильный ожог. Но лучше сделать это позже, когда его губы перестанут кровить.

Так они и шли — рука об руку, в тишине, которую нарушали только их шаги и дыхание, в зыбком узком пространстве между нависающими горами.

***

Рюкзак становился все тяжелее, желудок заныл от голода, горло пересохло.

— Привал, — объявила Поля, тряхнув механическими часами на запястье. Стрелки намертво залипли на половине одиннадцатого — времени, когда закончилось солнце.

— Остановились? — Даня огляделся по сторонам, выбрал наиболее плоский камень, помог Поле снять рюкзак и скинул свой. — Я же говорил, что это странное место. Проверим?

Он вдруг задрал свою футболку и уставился на руну-татуировку на своих ребрах. Зачем-то потыкал в нее пальцем, попросил:

— Соври мне.

— Что? — озадачилась Поля.

— Сгодится любое вранье.

— Я совершенно не вижу, что у тебя все губы в волдырях, — выпалила она первое, что ей на ум пришло.

Брови Дани взлетели вверх, а потом он поморщился и опустил футболку.

— И ничего, — объявил торжествующе. Как будто его и вправду радовало, что здесь часы и руны были бесполезными. — А татуировка обычно щиплется при вранье… Не очень, правда, сильно. Если специально не обращать на это внимания, можно и не заметить.

Покопавшись в ее рюкзаке, Даня достал две бутылки воды, одну протянул Поле, из другой отпил сам. Сорвал с упаковок еды оберточную бумагу.

— Мясо и овощи прямо с княжеской кухни, — пояснила она. — Ты еще помнишь главного повара Валерия Степановича?

— Не-а.

— Он очень хороший. Всегда готовит мне в рейсы что-то вкусное. И по тебе охает частенько. Бедный мальчик, ну и так далее. Хоть князь и запретил всем вспоминать о тебе.

— Даже так?

— Чтобы не расстраивать твою маму. Егорка рассказывал — она часто плачет, глядя на него, вы похожи.

— Бедный Егор.

Даня поймал Полин внимательный взгляд, отодвинулся, отвернулся:

— Безобразно?

— Очень. Это пройдет?

— Через пару дней. Потерпи, ладно?

— Ты ошибся, — поправила его Поля. — Терпеть-то тебе. У меня ничего не болит.

— Ты можешь спросить, — предложил он, — я отвечу.

— А бывают руны, которые помогают лучше понимать людей? — тут же задала она вопрос, который так и крутился у нее на языке.

Его плечи дрогнули. Поля встала с камня и обошла, чтобы увидеть его лицо. Есть Даня все же не мог, уныло таращился на мясо.

— Зачем, Поля? Начнешь понимать людей — а там, глядишь, и жалеть научишься. Оно тебе надо? — мрачно пробормотал он.

Она вспомнила, как Егорка ревел, когда ее перевязывали после их вылазки на перевал. «Мне тебя так жалко», — виновато всхлипывал он, не заботясь о собственных ранениях.

Может, ей тоже так надо было: причитать над Даниными волдырями? Люди ведь жалеют друг друга?

— Что мы будем делать? — вместо этого уточнила Поля, с неохотой признавая поражение. Причитать ее ни в какую не тянуло. — Дойдем до ущелья и обратно? Или придется ждать твою вассу?

— Ждать не будем, — Даня со вздохом завернул мясо обратно, сделал небольшой глоток воды. — Чуда сказала, что будет там, когда бы я ни появился. Тогда я еще не знал о том, что в ущелье нет рек и ручьев и она не сможет туда добраться. Впрочем, может, это всего лишь байки. Или странная шутка. Или… или это какой-то дар, вассы бывают щедры с людьми, которые их забавляют. Вдруг там сокровище костяного змея?

— Ладно, — это ее вполне устраивало. Она любила дорогу, любую.

Даня замолчал с явным облегчением. Перевел дыхание — рваное, сиплое, побледнел, на лбу выступил пот.

Поля снова села на камень, так, чтобы касаться спины Дани плечом. Вернулась к своему обеду, прислушивалась к тягучей, густой, вязкой тишине.