Глядя на нее, мне хотелось играть в слова, строить замысловатые фразы и конструировать предложения. И посредством созданного образа возбуждать в себе или унизительное отвращение, или беспощадную жалость. Все зависело от моего настроения.

Например: «Привлекательность этой женщины задержалась в гостях у юности, в том возрасте, когда эта самая розовая юность с персиковым пушком на щеках прекрасна сама по себе, просто как дар умной природы-соблазнительницы» или «Внешность осталась, а привлекательность стекла по пальцам в канализационную трубу». Вот такой эстетствующий графоман… (Опущены нецензурные выражения).

На первый взгляд она была обыкновенной, неидеальной женщиной. Я рассмотрел ее. Руки – кисти великоваты, запястья слишком широки. Грудь тоже великовата, но спокойно лежит на округлом, слегка выступающем, животе. Бедра полны, ноги сильные и упругие, и шаг тяжелый, икры бутылочной формы.

Она всю себя усаживала на самый край стула и становилась похожа на первокурсницу-артистку, четко усвоившую первый урок мастера – быть всегда на чеку, чтобы в любой момент встать и изобразить что-нибудь.

Густые волосы собраны в «хвост» толщиной в мое запястье! Этот «хвост» обесцвеченных волос всегда неподвижно лежал на спине. Иногда казалось, что к нему не притрагиваются несколько дней – концы спутаны, а в некоторых местах проглядывали свалявшиеся пучки. Сделав прическу ранним утром, она забывала о ее существовании до вечера, а может, и на несколько дней. «Все говорило в ней о том, что она забыла о себе, поставила крест на себе, кажется так говорят о неряшливой женщине», – графоманил я вновь и вновь.

Но ее осанка! Осанка, а для женщины особенно, совершенный качественный признак во внешности. Ее осанка вызывала во мне то восторг и ужас, то умиление и жалость. Прямая округлая спина и острые лопатки. «Лопатки сложенными крыльями прятались в слое жира» или « Лопатки, как верблюжьи горбы, выросли на складках жира. Одни накапливают воду, чтобы утолить жажду в жаркий полдень, а другие пополняются жизненной мудростью, которая так и остается невостребованной». (Еще раз нецензурные выражения опущены).

И абсолютно вся в черном. Шерстяная юбка с мятым подолом, трикотажная водолазка с клеенчатым поясом из прошлого века, о, ужас! Подарок прабабушки – этот черный лакированный пояс с металлической застежкой. Колготки, кричащие о бедности хозяйки и взывающие о помощи пущенной стрелой из дырки на щиколотке. Конечно же, стоптанные каблуки на туфлях. Носы туфель противно блестели.

На ногтях остатки разноцветного лака, а на безымянном пальце левой руки (она всегда проходила левым боком от меня) желтое колечко с глазком горного хрусталя. Конечно же, подарок бабушки. Белые волосы и красные губы оживляли ее унылый вид, но не настолько, чтобы сравнивать ее с Мерлин Монро.

Через нескольких дней наблюдения я уже знал точно, что познакомлюсь с ней. Все в ней было до безобразия просто, и сделать первый шаг к знакомству было проще простого.

Компот из противоречивых чувств к ней бродил во мне пузырьками любопытства. Изучив ее с тщательностью анатомиста-практиканта, я вооружился цитатой из классического произведения: «Отчего вы всегда ходите в черном?» – и посчитал себя готовым к штурму.

Если она образованна, то оценит мою начитанность, а если она не знакома с творчеством Антона Павловича, то можно выдать эту «гениальную мульку», как свое каждодневное наблюдение за ней. Но я не исключал вероятности, что она вообще откажется говорить со мной и пошлет меня, такого начитанного и наблюдательного, на те три буквы, которые в народе почему-то называют веселыми.