– Ребенок находится между жизнью и смертью…

Очнулась после резкого запаха нашатыря, слизнула кровь из закушенной губы.

– Нельзя же так, – успокаивала врачиха, – молоко пропадет!

Молоко пропало. Руслан, Русик, Росинка рос искусственником, но в развитии опережал сверстников: сел в пять месяцев, в семь пошел, в девять уже бегал, к полутора – рассказывал про Курочку Рябу. К двум годам встал вопрос о садике, и Юлька пошла к Нине.

– В младшей группе у меня Зинаида, – задумалась заведующая, – если вспомнить, как ты ее «любила»…

Выбирать не приходилось. На новой работе ее пообещали ждать, но свято место пусто не бывает, и Юлька, вздохнув, согласилась:

– Зина так Зина. В конце концов, ты же говорила, что она неплохой воспитатель.

Русик не понимал, куда его ведут, вертел круглой головой, раскачивая помпон на шапочке. В детском саду Юлька разжала вцепившиеся в руку пальчики, и ребенок не заплакал, послушно дал завести себя в группу. В его грустных глазах отразилось мамино растерянное лицо.

– Я скоро приду за тобой, маленький!

…Вечером Юльку неприятно кольнуло, что Русик не бросился к ней, раскинув руки, как остальные ребятишки к своим родителям, а приблизился бочком и ткнулся круглым лбом в колени. Подошла нянечка с заметно выпирающим из-под фартука животом (ох и везет же этой группе на беременных!):

– Это ваш малыш? Такой славный! Сам солнышко нарисовал! – она присела на корточки перед Русиком. – Придешь завтра в садик?

Сын длинно посмотрел на нее и отвернулся.

– Придет, – вздохнула Юлька, – куда он денется?

…Строгие черно-белые будни – темный костюм деловой женщины, быстро бегущие буквы на мониторе – сменялись яркими выходными: домашнее платье с ромашками, большой оранжевый мяч, цветочная радуга, которую однажды нарисовал сын.

Русик, Росинка… Он изменился. Стал рассеянным, часто капризничал, но в детский садик вставал, как маленький солдатик, одевался и шел без рева. Каждый раз, когда Юлька, на мгновенье обняв его, легонько подталкивала к входу, он останавливался и смотрел на нее.

И снова от непонятного страха сжималось сердце.

А вечером неизменно подходила нянечка. Иногда по припухшим векам было заметно, что она плакала. Звали няню Лиза (Юлька про себя называла ее Бедной Лизой). Ушки у молодой женщины были слегка оттопырены, что придавало ей детскую беззащитность. Что-то связывало Бедную Лизу с Русиком, ведь ни к кому из родителей она больше не подходила. Няня не говорила ничего нового, кроме «Русик – хороший мальчик», и Юлька отнесла ее странное поведение к причудам беременности.

…Этот плач!.. Она узнала бы его из тысячи. Он доносился откуда-то издалека, и Юльке пришлось схватиться за косяк двери, чтобы не упасть. Мысли лихорадочно взметнулись, разом выстроившись в ассоциативный ряд: рваная тень, крадущаяся по ночной улице, вкус крови во рту, женщина с веслом… Русик вышел, всхлипывая, с покрасневшими глазками.

– Все хорошо, маленький, все будет хорошо, – пальцы у Юльки дрожали, пуговицы никак не могли попасть в петли.

Рядом тяжело опустилась Лиза:

– Давайте помогу.

– Почему он у вас всегда плачет? – решилась спросить Юлька у Зинаиды.

– Не знаю, – равнодушно пожала та монументальными плечами и вышла из комнаты.

Назавтра за Русиком пошел папа.

Юлька чутьем поняла: что-то случилось. Муж угрюмо молчал, сжимая и разжимая ладони. Она знала у мужа такую особенность: ему надо было сначала переболеть самому, прежде чем что-то сказать ей. Мыла посуду и вдруг, не сдержавшись, подошла, рванула за плечи. Раз-вернув к себе, отшатнулась от муки, застывшей в глазах. Крикнула в побелевшее лицо: