Во время их финального разговора на эту тему, перед самым распределением, оставалось два вопроса.

Первый: существуют ли объективные основания предполагать, что в ближайшие несколько лет государственные организации получат финансирование на уровне десяти-двадцатиетней давности?

На этот вопрос отец однозначно ответил: нет. Никто из его знакомых, близких к руководству таких учреждений, не сообщил о возможном увеличении финансирования. А объективно – при таких ценах на нефть на это не следовало и надеяться.

И второй: какова вероятность того, что очередной переворот, вроде гэкачэпистского в августе девяносто первого, окажется успешным, капитализм свернут, а занятых им людей обеспечат рабочими местами в лагерях?

На этот вопрос однозначного ответа на было.

– У тебя есть какое-то мнение о том, что мне лучше делать? – спросил Соболь-младший отца.

Тот отрицательно покачал головой:

– Нет. Потому что глупо формировать объективное мнение об исходе лотереи. Мы можем многого не знать. Того, что мы знаем, для принятия решения не хватает… Скажи вот что: ты-то сам готов отказаться от результата работы, которую ты делал пять лет?

– Я делал ее для того, чтобы выбирать первым, и выбрать лучшее. Но оказалось, что там, где я рассчитывал, выбирать не из чего.

– Ни ответ ли это на твой вопрос? – спросил отец.

– В том смысле, что сейчас выбирать лучшее может лишь тот, кто одним из первых положит диплом в стол, и станет спекулянтом?

– Конечно.

Соболь-младший пожал плечами:

– Тогда это ответ ясен: если я по-прежнему хочу быть одним из тех, кто может выбирать лучшее, у меня есть только один ход. Даже если в нем содержится труднооцениваемый риск.

И было у Соболя-младшего еще одно совещание на эту же тему – с самим собой. На котором стоял только один вопрос: чего я хочу? Не выйдет ли так, что приняв рациональное решение, я много лет буду работать над тем, что мне на самом деле не нужно? А возможность получить то, что мне нужно, тем временем уйдет – ведь только первые выбирают изо всего.

Впрочем, одного человека на это совещание он пригласил – Леди с «Феррари». Потому что она – напомним еще раз – говорила ему, что является для него знаком. Знаком того, что в мире существует нечто важное и настоящее, чего у него нет, но что ему очень нужно. Он не слишком определенно представлял себе, что это за важное и настоящее. Но был уверен, что оно существует.

И чувствовал, что очень хочет его получить.

Но пока он получил другое – свой «красный» диплом. Который занял почетное место среди бумаг в его столе для того, чтобы – хотя это и не было тогда очевидно – остаться там навсегда.

Потом Соболь поехал на дачу – до сентября.

С одной стороны, он хотел поскорее взяться за новое дело, потому что сама его новизна и неизвестность воспринимались и как сюрприз, и как вызов. С другой – он чувствовал, что возможность провести месяц на даче представится ему не скоро.

А может, и никогда – все зависит от того, что он сумеет получить, и на что захочется тратить время тогда.

Но что бы он ни ждал впереди, месяц на даче казался ему возможностью, которую нельзя упускать.

Соболь никогда не считал чем-то достойным внимания заурядный спальный район, в котором находилась квартира его родителей. Его малой родиной, местом, что вспоминаешь всю жизнь, если случится уехать навсегда, была дача.

Дачу построил дед. Землю под дачный поселок выделили в середине пятидесятых, и примерно в это же время были построены тамошние дома. За тридцать лет поселок успел зарасти деревьями, а дома – приобрести оттенок основательной старины.

Соболевская дача не слишком выделялась среди остальных. Типичный для Подмосковья дом, рубленый, но обшитый доской, с высокой двускатной крышей и парой комнат под ней, да с просторной застекленной террасой – местом семейных обеденных посиделок в летнюю жару. В середине дома, между комнатами, помещалась высокая узкая печь, покрытая изразцовой плиткой. А в самой большой комнате, служившей при необходимости гостиной, со временем сделали камин.