Он сказал:

– Мне нравится, что там все просто, но при этом выглядит естественно, а не бедно. В большинстве стран простое обычно отдает бедностью… А вообще я много куда ездил специально для того, чтобы покататься, хотя каталка там совершенно обычная. Я любопытный… Но еще я с интересом посмотрел на местную архитектуру… – он отдавал ей мячик, подтверждая это едва заметной улыбкой.

Она приняла и отправила обратно:

– …Которая вполне под стать местной каталке… Это не шутка?

Она снова стала совершенно взрослой, озадаченность исчезла и она стала больше собой, сразу освободилась от всего, что ее тормозило – надо было только отъехать подальше от темы знакомства, подумал он.

Он отрицательно покрутил головой:

– Нет. Она простая и стильная. Смотришь на нее и думаешь, что люди живут не ради того, чтобы производить впечатление друг на друга. Это приятно…

Она усмехнулась – и что-то не слишком хорошее промелькнуло в этой усмешке:

– У этого есть оборотная сторона – не принято хотеть больше, чем имеют соседи… А эта сторона тянет за собой много других, совсем уже нежелательных. Поэтому я там не живу. И мои дети появятся на свет в другом месте, и до совершеннолетия не ступят на землю предков, что бы ни произошло.

Она замолчала, глядя в сторону, точно вспоминая что-то.

Потом снова посмотрела на Соболя:

– Это сложная тема. Не стоит обсуждать ее на ходу.

Секунду он пытался понять, нет ли в ее последней фразе особого смысла, а потом сказал:

– Вы планируете устроить перерыв в каталке?

Она улыбнулась:

– Хотите использовать его для обсуждения тем, которые не слишком удобно обсуждать на ходу?

Он кивнул с серьезным видом:

– Да.

– Тогда приходите часа через два в …, – она назвала одно из кафе возле нижней станции подъемника, – и если придете раньше – займите мне место. Хотя… – она демонстративно осмотрелась вокруг, на обширное пространство, на котором терялись немногочисленные люди, – это скорее просьба выходного дня… И кстати – вы не спросили, как меня зовут. Меня зовут Хельга…

Да, не спросил. Забыл. Засмотрелся. А она, похоже, не придавала никакого значения тому, что он перестал замечать все, кроме нее. Нужна – думал он – какая-то особая наивность совершенно уверенного в себе человека, чтобы не придавать значения его неотрывающемуся взгляду, жадно впитывающему свет, отраженный ее лицом. Может она так правдоподобно играть? Он тут же понял, что это совсем не важно ему. Это было, как ответ одного из двух альпинистов, впервые взошедших на Эверест, на вопрос – для чего вы пошли в эту гору? Becose she is, сказал он. Соболь смотрел на ее лицо; really, only…

– Меня зовут Олег, – сказал он; улыбаться он не стал.

– Олег, – сказала она не спеша, обдумывая, отведя взгляд, – никогда не слышала такого имени, но какие-то непонятные ассоциации оно у меня вызывает.

– Русское. Я из России.

– Живете там?

– Да – где-то по полгода в году. Много езжу. Много разных дел в разных местах.

Она кивнула:

– Да, мне это понятно. Я тоже отношусь к людям, про которых можно сказать, что у них разные дела в разных местах…

В кафе было пустовато, и он сразу увидел ее.

Она сидела в дальнем углу, в одиночестве; кафешка была из тех, куда приходят в куртках и с лыжами. Но все-таки в нем было тепло, и она сидела в ярко-зеленой «флиске», а ее куртка висела на спинке рядом стоящего стула. Прямые, до середины спины, волосы собраны в «хвост» какой-то малозаметной резинкой. Судя по всему, она не причесывалась, когда пришла сюда – что сохранилось под шлемом от утреннего прихорашивания, то и ладно. Весь ее имидж полностью соответствовал месту и обстоятельствам. Часы на руке, темные, массивные, он не мог рассмотреть издалека. Но по всему ее облику ему показалось, что это тоже вовсе не стиль. Они настоящие, из тех, что не разбиваются и действительно не промокают, и показывают не только время, но и всякие вещи вроде высоты над уровнем моря или частоты пульса.