Упрочивая положение, большевики национализировали банки и разграбили ячейки частных вкладчиков, в след за этим принялись закрывать неугодные газеты.

По улицам зарастающего мусором города колесили грузовики с голосящими тырныцинал матросами, орды солдат громили винные лавки, склады и магазины, а упившись, революционные солдаты и матросы в собственной блевотине валялись на мостовой.

Перепуганные лавочники закрыли магазины и в городе появились трудности с продовольствием. Среди гор отбросов и мусора, которые уже давно не вывозились копошились крысы и голодные люди.

Окончились дрова, и в Петербургской квартире Соболевых стало холодно. Маша и Саша, спали укрывшись двумя одеялами не раздеваясь. Павел не рисковал одевать офицерский мундир, а выходил из дома в штатском, меняя немногие имеющиеся драгоценности на хлеб. На стенах домов появились большевистские указы об обязательной регистрации всех офицеров. По слухам, не все из этой регистрации возвращались домой. В один из дней подходя к дому, Павел встретил управляющего домом. Воровато озираясь по сторонам, управляющий свистящим шепотом сказал:

– Приходили товарищи из комитета, и спрашивали: Не проживает ли в доме кто из офицеров? Павел Анатольевич, я прекрасно знаю, что вы мобилизованный инженер, поэтому так им и сказал, но честное слово лучше вам уехать. Они придут, и скорее всего этой ночью.

– Зачем?

– Будут обыск делать – искать оружие, ну и конечно ценности. Что найдут, все экспроприируют. Только я вам ничего не говорил.

– Спасибо, не беспокойтесь.

Павел поднялся в квартиру, Анастасия прижалась всем телом, и заговорила:

– Надо уезжать, я боюсь за девочек. Павел осторожно высвободился из объятий.

– Собираемся.

Заглянул в гардеробный шкаф и на глаза попалось теплое кожаное пальто, местами запачканное моторным маслом. Последний раз одевал на автопробеге в Монте-Карло, – как давно и как будто совсем недавно это было. В одном из карманов нашел пропуск на Путиловский завод. Прицепил на лацкан красный бант, посмотрел на себя в зеркало и хмыкнул. Поискал и нашел кожаный картуз с опускающимися ушами. Настя, войдя в комнату всплеснула руками.

– Вылитый большевик!

– Будь дома, я за извозчиком.

Вечерело, колючий ветер со снегом бил в лицо. С извозчиками в городе было не очень. Павел поднял воротник, засунул руки в карманы и отправился к ближней гостинице. Извозчик с сомнением посмотрел на Павла, Павел достал серебряный рубль, и выражение лица мужика изменилось.

– Отвезешь на Николаевский (ныне Московский) вокзал, получишь еще два.

– Отвезу барин.

– Почему барин?

– Товарищи денег не дают.

Павел хмыкнул.

– Заберем семью, – со мной жена и две девочки.

Перрон и вокзал оказались забиты отъезжающими, курсировали патрули матросов и красноармейцев, в какой-то момент Павел поймал взгляд патрульного на себе, но стоящий рядом молодой человек в офицерской шинели без погон показался патрульному более интересен.

Ехали третьим классом, насквозь прокуренном и забитом дезертирами, демобилизованными и базарными торговками. Сплевывая на пол семечки, пассажиры говорили о событиях, и рассуждали, когда начнется дележ имущества богатеев.

Судя по разговорам, крестьяне уже поделили помещичьи усадьбы, порезав племенной скот на мясо, крыши и двери усадеб растащили, а дома сожгли. От таких разговоров становилось неуютно, а особенно от неприязненных взглядов, бросаемых скуластыми бабами на одетую «по-барски» Настю и девочек. Павел говорил, что механик, а жена учительница, едут в Крым к родне.

Вагон постепенно пустел, но в какой-то момент заполнился демобилизованными казаками. Говорили они мало, а больше горестно молчали. Старшим среди них был седовласый дед с россыпью георгиевских бантов на груди, с серебряным галуном подхорунжего. Оценивающе стрельнул в Павла серым острым взглядом, дед спросил: