Одежду помогал ему выбирать Леонардо, неотступно следовавший за полковником. Это не могло не насторожить Солиста, но ведь он сам выбрал такси на вокзале, никто ему специально зеленый Ситроен не подставлял. Он объяснил это тем, что словоохотливый, веселый парень за версту чувствует солидного клиента и не желает упускать свою выгоду. Что ж, подумал Бабочкин, угрозы шофер не представляет, а помощник в незнакомом городе будет полезен. Он велел отвезти купленные вещи в отель, затем, если Леонардо не трудно, ждать его у рекомендованной ему Мейером пивной. Сам отправился в нее пешком – от магазина одежды до ресторана было недалеко.

Пиво оказалось отменным, свинина сочная и нежная, озерная рыбка таяла на языке. Всё это было хорошо, но русской речи, даже к вечеру, когда хмельные голоса стали громче, он не услышал. Бабочкин решил не действовать напролом, не пытаться сразу найти Юлия Мартова на Вассерверкштрасее, чтобы выйти на объект его цели – Казимира Яхновского.

Бабочкин не верил в провидение, которое якобы ведет человека по жизненному пути и помогает ему в сложных ситуациях. И тем не менее, оно ему сейчас улыбнулось.

Попросил у официанта свежую газету. Тот принес ему «Neue Zürcher Zeitung» на немецком языке. О войне была лишь краткая информация, статьи и заметки касались исключительно внутренней жизни Швейцарии и самого Цюриха. Но вот на последней странице он обнаружил сообщение о том, что русское эмигрантское общество сегодня в семь часов вечера проводит дискуссию в Белом зале Общегородского собрания (Народного дома), по актуальным вопросам рабочего движения на фоне империалистической войны.

Бабочкин мысленно стукнул себя по лбу: вот с чего нужно было начинать, с просмотра местной прессы, а не тащиться в кабак в поисках русских революционеров.

Взглянул на часы – было без четверти семь.

Мейер послушно стоял у входа, редкий снег крупными хлопьями оседал на его шлеме и плечах. Увидев «герра Феликса», как просил называть себя полковник, он поднял на бортах машины угловые стойки, натянул на них брезентовый тент. С боков все равно в салон залетал ветер и снег, но было лучше, нежели совсем без защиты. Солист сказал, что ему срочно нужно в Общегородское собрание. Леонард без вопросов надавил на газ, поехал, куда было указано.

5

Белый зал в Народном собрании оказался вовсе не белым, а розовым с синими звездочками на стенах, как в синематографе, разве что экрана не хватало, и кресла стояли не ровными, параллельными рядами, а в полукруг. Впереди стол с графином. Все дымили. Стоял жуткий галдеж. Причем на разных языках. Но выделялся, конечно, русский. «Дискутировали» человек двадцать. Среди мужчин выделялась молодая, довольно симпатичная дама. Она была в зеленом платье, с модной прической а-ля греческий ампир. Ее милые кудряшки были прихвачены на лбу светлой лентой. Дама делала записи в блокнот.

Высокий, худой, словно щепа, волосатый парень в студенческой шинели, с лицом измученного болезнью чахоточника, зажав в руке фуражку, декламировал какие-то стихи. Солист, видно, застал декламацию в завершении, до него лишь долетели слова: «…Разрушен будет царский мир, сгорит в огне плебеев кумир»…

Наверняка про царя стишата, подумал Бабочкин.

–Как же вы так о народе? – В верхнем ряду поднялся полный человек с красным лицом, словно натертым свеклой. – Что значит «плебеев»? Это вы так о народе, господа народники? Нужно уважать народ, а вы его презираете.

–Да, презираем, потому что подобострастен и ничтожен, раз безропотно пошел на империалистическую бойню, – ответил «студент». Туда ему и дорога! А вы, господин, кадет, лучше бы раньше, когда сидели в Думе о народе думали. И сейчас были бы там, коль такой умный, в России. Проводили бы среди солдат революционную агитацию, а не сидели б в теплой Швейцарии и не набивали свое толстое брюхо ливерной колбасой.