– Расцвёл? – нахмурив брови, спросил Тим.

– Ох, как я угадал! – захлопав от радости Агидаль, забыв, что у него в руках огниво и кресало. Камешек звонко застучал о металлическую скобочку. – До того угадал, что ты аж на вопрос расщедрился! И сам ведь на опушке проронил что-то о весне! Неужели эта союзница столь немила тебе, что в её отсутствии легче дышится? Ну это правильно: коль баба в пыл одним видом своим не вгоняет, то и пёс с ней!

Тимбер не ответил. Он сел, размял шею, подложил в занимавшийся костерок сосновую шишку.

– Если тебя это так интересует, – начал Тим, – то я делаю заключение, что посыльный Агидаль более на меня не обижается.

– Вот об этом я и толкую, – поднялся Гиди, потрясая ножиком в воздухе. – Душонка у тебя из хлеба. Чёрствого! Закрылся ты в себе, словно и не выходил из той пещеры! Мы устали, изголодались! Грустно! Хочется хоть каплю света, надежды! Так о чём же ещё потолковать, как не о бабах! А ты всё на себя переводишь! Чтоб ты знал, я в твои годы…

Гиди осёкся, почесал затылок остриём и направился в сторону, поискать дров для костерка.

– Да ты и сам в свои годы… – буркнул он еле-слышно.

Отдыхали путники несколько часов. Чем дольше они сидели у костра, тем ощутимее становилась усталость. Они даже обсудили возможность остаться в этом месте на ночёвку, но в итоге превозмогли неохоту и двинулись в путь.

Доро́гой Гиди приметил, что сумраки тут сгущаются раньше, чем дома. В пору было бы им всё же встать на ночлег на привале, но прилив сил воодушевлял двигаться дальше.

– Лиридия, – заговорил вдруг Тим, шагая вслед выбирающему дорогу Гиди, – она, как кость в горле. Но не рыбья, а своя. И тошнит, и наизнанку выворачивает, а надо с этим жить.

– А среди людей молвят: «стерпится – слюбится»! – ответил Гиди. – Бабская, видимо, поговорка!

– У нас так не говорят.

– Не удивлён! – засмеялся Агидаль. – У вас, видимо, как в легендах.

– Каких ещё легендах?

Гиди остановился и, подняв левую бровь, хитро взглянул на Тима:

– Да тех самых! Про героев, месть, чувства. Возвышенные…

Он зашагал дальше.

– Какие возвышенные? – не унимался Тим.

Агидаль снова громко рассмеялся.

– Да оно только одно такое, возвышенное! – объяснил Гиди, снова встав, словно вкопанный. – Когда глядишь на неё, и понимаешь, что всё – в пыл вогнала! И нет пути назад! У тебя, чай такого не бывало ещё, да? Но вы нуониэли как-то да понимаете, что: «это то самое»!

– Да, – мечтательно произнёс Тим, глядя куда-то вверх. – Это иногда происходит… Тогда… Тогда наступает весна.

Гиди вздохнул, а лицо его расплылось пряной улыбкой. Он шагнул к Тиму и похлопал спутника по плечу. Посыльный сказал что-то на счёт дороги и привала, но нуониэль не уловил значения слов; в этот момент он подумал, что Агидаль больше не сердится.

Заночевали у склона холма. Место выбрали укромное, издали незаметное. Костерок разожгли в ямке, и только тонкая струйка дыма, тающая у макушек сосен, могла бы их выдать. Перед сном, кутаясь во все свои одежды, Тим размышлял о том, что Рика и девушки передумают идти к проливу и нагонят их. Придумать причину, по которой союзницы так поступили бы, Тимбер не смог, но зато во всех деталях представил себе эту встречу. Гиди уже давно спал, когда Тим бросил воображать. Подкинув напоследок в костерок, он накрылся с головой от ночной тьмы, оставив лишь нос снаружи. Нуониэль долго ворочался, отгонял ненужные мысли, старался вообще не думать, однако сон не шёл. Нуониэль озяб, нос у него заложило, а потом и дождь застучал по толстому кожаному дождевику, раздражая назойливостью. И только Тим стал забываться, как за спину ему затекла струйка воды.