Я опешил и потерял дар речи. Ещё никогда я не целовал, или меня не целовали девушки, кроме моей маленькой сестрёнки Жозефины. Мне стало жарко, сердце пыталось выскочить из груди, воздух застрял в горле. Моё волнение было так велико, что кровь ударила в голову, и я на несколько секунд потерял рассудок. Я начал страстно её целовать. Мне казалось уже, что мы с ней ложимся в постель. Желание соединиться с ней было таким огромным, таким неожиданным и новым, что меня свело судорогой.
От изумления я не мог ни слова выдавить из своего пересохшего горла. Вероятно, я был очень неуклюжим. Наконец мы успокоились и оба сели на садовую скамейку. Вскоре благоразумие вернулось ко мне, и я смог выжать из себя, что она мне очень нравится, что я очень её хочу, но мы кузены, и наши родители никогда не благословят этот брак. Она снова заплакала, её рыдания были настолько жалобны, что из моих глаз тоже потекли слёзы.
Я знал Берту с детства. К её 15-летию, в 1908 г., я готовил её к конфирмации. Она не была самой красивой из всех, но довольно симпатичная и привлекательная. Она была трудолюбива, умна и отзывчива. Не знаю почему, но я чувствовал себя виноватым из-за того, что отказал ей. Всё закончилось, как и началось, неожиданно быстро – сестра увела Берту к её матери. Мы распрощались с семьёй Цех, как мы полагали, навсегда. Берта уехала с родителями в Германию.
По дороге мать потребовала, чтобы я ей рассказал, что случилось. Я ничего от неё не скрывал, за исключением того, что впервые происходило у меня в штанах. Тогда мать удовлетворённо сказала: “Так даже лучше. Вокруг довольно много красивых и богатых девушек, готовых вешаться тебе на шею. А впрочем, тебе давно пора жениться, ты уже взрослый. Хотелось бы увидеть твою жену и своих внуков, пока я ещё жива”.
Судьба воспротивилась её желанию. Она была уже очень больна. Отец женился через 2 года после её смерти.
Апрель 1912 г.
Конечно, я должен присмотреть себе спутницу жизни. До сих пор я считал, что уже нашёл её, это Риске Мария из Каролинки. Но в последнее время оказалось, что она не соответствует моим ожиданиям.
Почему? Об этом ни слова! Эдуарду уже 21 год, он давно созрел, и, как и все молодые люди, находил временные решения. В те годы онанизм считался большим грехом, однако это был естественный выход из положения среди мальчиков. Внутреннее напряжение должны были снимать только ночные поллюции. Онанизм расценивали как болезнь, зло и порок, который преследовался и был причиной угрызений совести. Чтобы описать эти затруднительные “страдания” в дневнике, он стыдливо писал это слово, пропуская буквы: о-а-и-о-а-ь.
Вскоре после любовного признания Берты он сокрушается:
5 августа.
О, грусть, о, печаль! Как не пожаловаться? Я всегда подавлен, истомлён и измучен разочарованиями! Кому я могу выразить недовольство (пожаловаться)? Одному Господу Богу да бумаге я могу довериться. Родителей обременять не хочется – у них и так достаточно проблем. Братья и сёстры тоже не подходят – одни слишком молоды и ничего не поймут, а сестра Эмилия далеко. Лучшие друзья – у меня их просто нет. Была бы у меня любимая, я бы излил своё сердце ей и выплакался бы у неё на груди. Так что я должен сам себя подбадривать: “Будь сильным! Будь мужчиной!”
В ноябре 1912 г. его должны были призвать в армию. Медицинская комиссия признала его здоровым, и он попал на военную службу. В Варшаве провели повторное обследование из-за его близорукости. Ему посчастливилось.
Из дневника:
19 февраля 1913 г.
Ровно три месяца, что я не веду свой дневник. Это время было богато чудесными событиями и Божеской милостью. За день до отправления, 2 декабря – в первое из предрождественских воскресений