Война приходит как священное таинство: герои защищают, враги нападают – всё по канону детских книжек. Только финал всегда одинаков: мечты тех, кто верил в высокую миссию, сгорают в пороховом дыму, а те, кто эту миссию писал, открывают очередной счёт в банке. Патриотизм и национализм – идеальный ковёр под любую войну: удобно стелить, удобно маршировать, и особенно удобно – прикрывать им самую грязь. Под ковром насилие маскируется под доблесть, а агрессия – под нравственную обязанность. Под добродетель.

Государствам репетиторы не нужны – они не нуждаются в подсказках. Для политиков это инструмент – мобилизовать, давить, объединять через страх. Для обывателя – костыль, оправдывающий, почему вдруг стало нормально ненавидеть, мучить, убивать. Мстить.

Когда-то Эйнштейн спросил у Фрейда: почему люди так любят войны? Ответ был обидно банален – потому что это инстинкты, обёрнутые в пафос. Величие нации, национальная гордость, защита традиций – лишь наклейки на бутылке с бензином.

Война действительно меняет мир – но делает это через пепел, мясо и воронки.

А пацифисты? Бросьте. Эти – как бегающие с кружками воды ребята – у горящего нефтезавода. В мире, где первобытная прошивка до сих пор рулит поведением, все их возвышенные слова о мире – давно устаревший антивирус. Пока одни разворачивают транспаранты нет войне, другие уже толпятся у дверей военкомата, спеша доказать, что они – по-настоящему свои.

Агрессия не умирает в мирное время – она просто садится в тень, затаивается и ждёт сигнала. Первый выстрел – и всё: зверь вырвался, поднял знамя и стал героем.

Пацифизм всегда проигрывает – инстинкт свой-чужой нельзя перепрошить.

Люди всегда будут выбирать ненависть – снова и снова – потому что это всегда проще, чем пытаться понять другого.

Инстинкты есть у всех – вне зависимости от степени эволюционного лоска. Хотите вы этого или нет, даже самые воспитанные и внешне благородные особи волокут за собой свою звериную сущность, как облезлую дворнягу на верёвке приличий. Та, конечно, не лает – её дикарские порывы аккуратно приглушены вежливостью и надёжно придавлены этикетом. Обществу ведь спокойнее, когда волки щеголяют в галстуках, а волчицы щёлкают каблуками, а не клыками. Как будто улыбка способна скрыть тот факт, что под шёлковой маской по-прежнему дремлет хищник, лениво покачивая хвостом.

Инстинкт самосохранения – это наш встроенный телохранитель. Он всегда на посту, вне зависимости от того, в деловом ли вы костюме или в пижаме с утятами. Ему всё равно, что вы думаете о смысле жизни или как называете свои эмоции. Он не спит, не рассуждает, не читает Канта – он просто есть. И постоянно нашёптывает: стой, прячься, беги, влепи оплеуху, уноси конечности.

Это он включает адреналиновую сирену при звуке опасности, настраивает зрение на режим ищи выход, и вот вы уже сканируете мир не глазами – а зрачками ящерицы на грани жизни и смерти. Это он заставляет вас шарахаться от риска, цепенеть перед угрозой, огрызаться на незнакомца и планировать маршрут отступления при виде начальника, спешащего в вашу сторону с выражением лица, напоминающим передвижение литосферных плит. Это у него нет времени на вежливость – одна только древняя, но понятная цель: не сдохни, пожалуйста.

Когда речь заходит о самосохранении, биология срабатывает без осечек – мозг улавливает малейший намёк на угрозу и моментально включает аварийный режим. В дело вступает симпатическая нервная система, и организм начинает экстренную мобилизацию: сердце колотится, как заводной мотор, дыхание становится частым и поверхностным, мышцы напрягаются, а глаза расширяются, чтобы уловить мельчайшие детали окружающего мира. Адреналин заливает систему так же стремительно, как кофеин – вены офисного работника с утра в понедельник.