В средневековье люди приходили в храм, как правило, только по церковным праздникам, и вся атмосфера храма была ориентирована на создание праздничного настроения у верующих. Однако это был праздник, в корне отличный от мирских забав, это был праздник духовный, возвышенный. Византийские аскетические идеалы были чужды древнерусскому сознанию, сохранявшему на протяжении всего Средневековья многие славянские обряды, обычаи с их яркой, насыщенной красочностью и зрелищностью. Поэтому и в христианском культовом искусстве людей прежде всего увлекала внешняя красота, возбуждавшая непосредственную эмоциональную реакцию – удивление, восхищение, радость.
Теоретики церковной жизни стремились обосновать взгляд на храм как на пространство, где человек может получить все то, чего ему не хватало в жизни реальной, тяжелой, часто беспросветной. Например, целый комплекс идеальных функций церкви излагает Иосиф Волоцкий: «Ничто же тако образованну нашу устраяет жизнь, яко же еже в церкви красование. В церкви печальным веселие, в церкви тружающимся упокоение, в церкви насилуемым отдохновение. Церковь брани разруши, рати утоли, бури утиши, бесы отгна, болезни уврачева, напасти отрази, грады колеблемыа устави, небесные двери отверъзе, узы смертельныа пресече, и иже свыше наносимые язвы, и иже от человек наветы вся отъят, и покой дарова» [30, с. 21]. Здесь идет речь о социокультурной традиции гармонизации, одухотворении человеческих чувств и аффектов.
Социокультурное значение литургического синтеза искусств состоит в организации соборного единства. Оно понимается здесь как единение людей в целостный социум, единение земного мира и небесного, и единение мира живых и мира мертвых.
Указанное единство визуализировано самой структурой храма, храмовой росписью, иконостасом, при этом приходящий в храм видит как бы «удвоенный божественный мир» на стенах храма в виде росписи и на иконостасе. В этом случае воздействие на верующего усиливается.
Русский средневековый собор образно можно назвать «книгой эпохи»: зодчий организует архитектурную форму, которая должна вписываться в городской и природный пейзаж, а в своем интерьере отвечать задачам богослужения; художники расписывают в несколько рядов все стены и своды здания; мастера золотых и серебряных дел куют, отливают и чеканят паникадила и церковную утварь; иконописцы пишут иконы; вышивальщицы украшают тканые завесы; писцы и миниатюристы готовят библиотеку необходимых книг. Древний русич представлял себе храм не как произведение архитектуры в современном смысле этого понятия, а как целостное произведение всех создателей храма и храмового действа. Только совместная деятельность всех этих людей приводила в конечном итоге к тому, что древнерусский человек называл «красотой церковной».
Эстетическое значение храма было очень велико, так как красота церковная символизировала красоту духовную. Церковную красоту усматривали не столько в архитектуре, как в Византии, сколько в самом церковном действе и в изделиях декоративно-прикладного искусства. Блеск и сверкание драгоценных камней и металлов, сияние множества светильников, красивая церковная утварь привлекали людей. Например, Ярослав Мудрый, по Иллариону, украсил храм Святой Софии «златом и сребромъ, и камениемъ драгыемъ и сосуды честныими» [7, с. 41]. Автор «Повести об убиении Андрея Боголюбского» констатирует, что красота храмов, выстроенных Андреем, способствовала обращению язычников в христианство. Не архитектурные объемы сами по себе, но их украшение притягивает древнерусского человека, не сами изображения, но их расцветка представляется прекрасною: «…благоверный Андрей создал церковь такую на память о себе, и украсил ее драгоценными иконами, золотом и каменьями, и жемчугом крупным бесценным, и снабдил украшеньями разными, и украсил плитами из яшмы, и всяким узорным литьем, – блеском осыпав ее так, что больно смотреть, ибо вся она в золоте стала» [28, с. 21].