Вола ярмо и, угоняя
Коней своих, приведет прохладу.
Чего не портит пагубный бег времен?
Ведь хуже дедов наши родители,
Мы хуже их, а наши будут
Дети и внуки еще порочней.
К Астериде
Астерида, зачем плачешь о Гигесе?
Ведь с весною его светлый Зефир примчит
Вновь с товаром вифинским,
Верность свято хранящего.
Южный ветер, Козой бешеной поднятый,
Запирает его в гавани Орика,
Где бессонные ночи
Он проводит в слезах, томясь.
Искушает его вестник, подосланный
10 От хозяйки, о нем страстно вздыхающей;
Уверяет, что Хлою
Жжет любовь, горемычную;
Поминает о том, как вероломная
Наговором жена Прета подвигнула
Против Беллерофонта,
Чтоб сгубить его, чистого;
Как чуть не был Пелей передан Тартару,
Ипполиту когда презрел, магнезянку,
И речами иными
20 На любовный склоняет грех, —
Но вотще, ибо глух Гигес к словам его,
Как Икара скала… Лишь берегись сама,
Чтоб тебя к Энипею
Не влекло больше должного
Хоть и нет никого, кто бы искуснее
Гарцевал на коне по полю Марсову
И чрез Тусскую реку
Переплыл бы проворнее,
Ночь придет – дверь запри и не выглядывай
30 Из окна, услыхав жалобный флейты звук,
И, хотя бы жестокой
Звали, будь непреклонною.
К Меценату
Ты смущен, знаток языков обоих!
Мне, холостяку, до Календ ли марта?
Для чего цветы? С фимиамом ларчик?
Или из дерна
Сложенный алтарь под горящим углем?
Белого козла и обед веселый
Вакху обещал я, когда чуть не был
Древом придавлен!
В этот светлый день, с возвращеньем года,
10 Снимут из коры просмоленной пробку
С кувшина, который в дыму коптился
С консульства Тулла.
Выпей, Меценат, за здоровье друга
Кружек сотню ты, и пускай до света
Здесь горят огни, и да будут чужды
Крик нам и ссора.
Брось заботы все о державном Риме:
Полегли полки Котизона-дака,
Мидянин, наш враг, сам себя же губит
20 Смертным оружьем,
Стал рабом кантабр, наш испанский недруг
Укрощенный, пусть хоть и поздно, цепью
И, расслабив лук, уж готовы скифы
Край свой покинуть.
Бремя сбрось забот: человек ты частный;
Не волнуйся ты за народ; бегущим
Насладися днем и его дарами, —
Брось свои думы!
К Лидии
– Мил доколе я был тебе
И не смел ни один юноша белую
Шею нежно рукой обвить,
Я счастливее жил, нежели персов царь.
– Ты доколе не стал пылать
Страстью к Хлое сильней, нежели к Лидии,
Имя Лидии славилось,
И знатней я была римлянки Илии.
– Покорен я фракиянкой, —
10 Хлоя сладко поет, лире обучена.
За нее умереть готов,
Только жизни бы срок душеньке Рок продлил.
– Мы взаимно огнем горим,
Я и Калаид, сын эллина Орнита.
Дважды ради него умру,
Только жизни бы срок юноше Рок продлил.
– Что, коль вновь возвратится страсть
И железным ярмом свяжет расставшихся?
Что, коль рыжую Хлою – прочь
20 И отворится дверь брошенной Лидии?
– Хоть звезды он прекраснее,
Ты же легче щепы, непостояннее
Адриатики бешеной, —
Жить с тобою хочу и умереть любя!
К Лике
Лика, если бы ты в скифском замужестве
Влагу Дона пила, – все же, простертого
На ветру пред твоей дверью жестокою,
Ты меня пожалела бы!
Слышишь, как в темноте двери гремят твои,
Как шумит во дворе, ветру ответствуя,
Сад твой, как леденит Зевс с неба ясного
Стужей снег свежевыпавший?
Брось – Венера велит – гордость надменную,
10 Чтоб не лопнул канат, туго натянутый!
Ведь родил же тебя не Пенелопою
Твой отец из Этрурии!
И хотя бы была ты непреклонною
Пред дарами, мольбой, бледностью любящих,
Пред тем, что твой муж юной гречанкою
Увлечен, – все же смилуйся
Над молящим! Не будь дуба упорнее
И ужасней в душе змей Мавритании;
Ведь не вечно мой бок будет бесчувственным
20 И к порогу и к сырости!
К Меркурию и лире
О Меркурий-бог! Амфион искусный,
Обучен тобой, воздвигал ведь стены
Песней! Лира, ты семиструнным звоном