Правда, различие между неподлинным и подлинным, господствующее в сущностном единстве нигилизма, могло бы перерасти в максимальный отход неподлинного от подлинного. Тогда самому сущностному единству нигилизма пришлось бы в соответствии со своим собственным значением укрыться в предельном. Ему пришлось бы, подобно ничтожествующему ничто, исчезнуть в несокрытости сущего как такового, которое всюду воспринимается как само бытие. В результате сложилась бы такая картина, как будто самого бытия (если бы вообще могла возникнуть мысль о нем) на самом деле нет.

Кто, если только он действительно размышляет над всем прежде сказанным, не захочет предположить, что само бытие совершает это возможное? И кто, если только он на самом деле мыслит, смог бы ускользнуть от этого предельного ускользания бытия и не почувствовать, как оно затрагивает его, а почувствовав, не предположить, что в этом бытии сокрыто требование, обращенное к нему – в бытии, которое само есть это требование, затрагивающее человека в его сущности? В этой сущности нет ничего сугубо человеческого. Она являет собой пристанище при-бытия бытия, которое, будучи этим при-бытием, наделяет себя тем пристанищем и вверяется ему, так что только вследствие этого и только таким образом бытие «дает» себя. Бытийно-историческая сущность нигилизма совершается как история тайны, которая предстает как сущность метафизики.

Для мышления сущность нигилизма – загадка. Она признается, однако такое признание не выглядит так, как будто задним числом в результате этого признания дается согласие на нечто такое, чем можно было бы заранее располагать. Это при-знание как при-стояние раскрывается в на-стойчивом на-стоянии (Inständigkeit): в упорно ожидающем внутри-стоянии (Innestehen) посреди сокрытой истины бытия, ибо только благодаря на-стойчивому на-стоянию человек может сохранять себя как мыслящего в своей сущности.

Намереваясь мыслить, мышление уже находится в состоянии признания загадки истории бытия, ибо, едва начав мыслить, оно тотчас примысливает бытие. Изначальное притязание бытия предстает в избытии несокрытости бытия в несокрытое сущего как такового.

Поначалу мышление долго не обращает на это внимания, и это мешает ему понять, что явления в привычном смысле понимаемого нигилизма вызваны отпущением (Losslassung) бытия, в результате которого избытие его несокрытости предается упущению (Auslassung) через метафизику, которая в то же время скрытым образом препятствует при-бытию себя скрывающего бытия. Поскольку нигилистические явления возникают из отпущения бытия, они вызываются преобладанием сущего и способствуют удалению сущего от бытия.

В этом событии избытия бытия в отпущение сущего человек исторгается из ускользающей истины бытия. Представляя бытие в смысле сущего как такового, он предается сущему, чтобы из сущего, немощно предаваясь ему, утвердить себя самого как сущее, которое, предоставляя-производя, овладевает сущим как чем-то предметным. Человек из себя самого соотносит свою сущность с надежностью посреди сущего – против и за него. Своего твердого и обеспеченного положения в сущем он стремится достичь через полное упорядочение всего сущего в смысле спланированного обеспечения постоянства, благодаря чему должно обозначиться верное направление в сторону безопасности и надежности.

Опредмечивание всего сущего как такового, совершающееся из вхождения человека в исключительное своеволие его воли, есть бытийно-историческая сущность того процесса, в ходе которого человек устанавливает свою сущность в субъективности. В соответствии с этой субъективностью человек утверждает себя и то, что он представляет как мир, в контексте субъектно-объектных отношений, вытекающих из этой субъективности. Всякая трансцендентность, как онтологическая, так и теологическая, представляется в ракурсе субъектно-объектного отношения. В результате вхождения в субъективность теологическая трансцендентность и тем самым самое существенное в сущем (которое довольно примечательно называют «бытием») превращается в некий вид объективности, а именно в некий вид субъективности морально-практической веры. Независимо от того, воспринимает ли человек эту трансцендентность как «обеспечение» своей религиозной субъективности или только как повод для проявления воли, характерной для его эгоистичной субъективности, сущность этой основной метафизической позиции остается одной и той же.