Спор разгорелся вокруг литературных достоинств «Шпиона». Признавая его выдающимся историческим романом, первым американским романом XIX в., критика упрекала автора в художественных просчетах. Так, один из крупнейших американских журналов «Норт америкен ревью» (1822, июль) поместил довольно сдержанную рецензию на роман.

Писателю-южанину Вильяму Гилмору Симмсу и через два десятилетия еще приходилось доказывать литературные достоинства «Шпиона»: «Появление “Шпиона” стало событием. Это было самой смелой и лучшей попыткой создать американский исторический роман. В наши дни стало обычаем отзываться об этой книге пренебрежительно. Ничто не может быть большим свидетельством плохого вкуса. Книга действительно хороша. В ней, возможно, много недостатков и ошибок, но много и несомненных достоинств, смелости замысла и исполнения, что свидетельствует об уверенности писателя в своих возможностях. Образ самого Шпиона просто замечателен»[99].

Вскоре «Шпион» стал хрестоматийным произведением. Один из американских журналов писал в начале XX в. о непреходящей славе романа: «Несмотря на большую популярность в течение ряда лет “Хижины дяди Тома”, “Шпион” по-прежнему остается самым читаемым американским романом, а Гарвей Берч – самым популярным персонажем американской литературы»[100].

«Шпион» открыл целую полосу американского исторического романа, положив начало этому жанру в литературе США. Хотя Купер не раз обращался к историческому роману и в дальнейшем («Лайонель Линкольн», «Долина Виш‐тон-Виш», «Мерседес из Кастилии», «Два адмирала» и др.), «Шпион» остался первым и лучшим его достижением в этом жанре.

Уже во время работы над «Шпионом» Купер ясно осознал направленность всего своего творчества. В письме к издателю своего первого романа 28 июня 1820 г. он писал, что задача, которую он ставит перед собой в «Шпионе» (к тому времени было написано только шестьдесят страниц книги), – «сделать американские нравы и картину американской жизни интересной для американского читателя»[101]. Героика американской революции и образ прославленного Вашингтона немало тому содействовали. Купер оставался верен этой «трудной задаче» (как он выразился в том же письме) и в своих дальнейших романах, не прибегая уже к постоянной помощи исторических событий и лиц.

Если американские критики оценивали роман с оглядкой на европейскую критику, то первая же русская рецензия на перевод «Шпиона» в 1825 г. отмечала несомненные достоинства книги: «Хотя в строгом смысле и нельзя назвать “Шпиона” новым сочинением Купера, но для русских читателей это в самом деле новость и, прибавим, – приятная. Они убедятся, что недаром сочинения Купера приняты с таким одобрением не только в его отечестве, но и в Англии и во Франции. Многие равняют их даже с сочинениями В. Скотта: это увеличено; но нельзя не сказать, что Купер, знаток человеческого сердца, умеет завязывать происшествия, умеет и описывать подробности»[102].

Литература американского романтизма была открыта в России и стала в какой‐то мере фактором ее собственного литературного развития весьма рано – в середине 20-х годов XIX в.[103] Русская литература и журналистика в значительной степени уже были подготовлены к восприятию романтизма Купера и Ирвинга. Произведения английских романтиков, переводившиеся с конца 10-х годов XIX в. и снискавшие популярность у русского читателя, способствовали проникновению в Россию первых книг Купера и Ирвинга.

Определенной вехой в истории американской романтической литературы в России стал 1825 год, когда в Москве вышел первый перевод романа Купера «Шпион», а в журналах «Московский Телеграф», «Новости Литературы», «Сын Отечества» сразу появилось несколько рассказов Ирвинга, в том числе знаменитый «Рип Ван Винкль».