Тут Сергей Фомич, понял, что у печи сидит врач, и начал вести себя странно: то тяжело вздыхал, глядя в окно, то вдруг начинал бродить по избе, ставшей такой тесной, что натыкался на всех. – Он недолго ходил из угла в угол, не сводя глаз с Ивана Григорьевича.

Разговор поддержал директор лесхоза Загунский:

– Да что там говорить, воля человека – это всё! Вот у меня случай был в прошлом году. На сплаве у нас. Лес ведь, он сам к реке не побежит. Его надо сперва свалить. Потом каждое бревно требует обработки. Сучья надо же обрубить. А когда сучья обрублены – то с хлыстами есть две комбинации: или нарезать на брёвна на месте – это одна комбинация. А другая – тралить хлысты на сплавной склад и разделывать там. Вторая комбинация лучше. Мы за неё боремся во всесоюзном масштабе, поскольку… – и далее рыжий «лесовик» рассказывал длинно и было абсолютно непонятно, какое отношение имеет его история к разговору о человеческой воле.

Под этот «нескучный» рассказ Костя радист привалился головой к стене у окошка и засыпал. И только по привычке, когда рыжий «лесовик» начинал гудеть сильнее, приоткрывал глаз. Заснула и Галя Степанова, привалясь к теплой печке. Врач Иван Григорьевич постелил пальто возле самой печной дверки и тоже привалился к стене сев на постеленное пальто, и хотел засыпать. Рыжего слушали только пилоты, да и то Шуркин катал ребром ладони по столу хлебный шарик, следя за ним так пристально, словно ничего интересней этого шарика для него не было.

Сергей Фомич присел возле Ивана Григорьевича.

– Доктор, а доктор… вы не спите? —

– Нет. Что случилось? – открыл врач глаза.

– Сидите, сидите. Я только спросить хотел… Если у человека сильные боли в животе, что надо делать? —

– Надо прежде всего посмотреть больного, – с учительской интонацией ответил врач.

– Это понятно… – Сергей Фомич встал и отошёл к окну.

За окном лес-тайга бушевала. Удары грома ещё были слышны уже вдалеке, и лил сильный дождь, струи которого наискосок хлестали от порывов ветра по стеклу окна. Сергей Фомич шумно вздохнул.

Рыжий «лесовик», дойдя до описания, как штабелюется сортиментный лес, вдруг остановился, махнул рукой и сказал:

– В общем, делов не оберёшься… – стал приглядывать местечко, где прилечь.

Лужин, исподволь наблюдавший за Сергеем Фомичом, обратился к нему:

– Комендант, поди-ка сюда… – сказал он тихим голосом. Сергей Фомич послушно подошёл к летчику… – Ты что, болен? —

– Я? – Комендант встретился с прямым и добрым взглядом лётчика. – Я-то здоров. Болен мой друг, лесник. Тяжко болен. Сдается, помирает человек. Железный, лесной человек, мужик, а стонет как малый ребёнок. Прямо плачет… – Сергей Фомич, может быть, впервые осознал, как дорог ему человек, с которым соединила его суровая судьба в дружбе. Поперёк горла у него, вдруг, встал горький комок, отчего и лицо сморщилось. – Помирает человек, – сказал он тоскливо, едва проглотив комок горечи.

– Где он? – по-прежнему тихо спрашивал Лужин.

– Да тут. Где ему быть? В лесу, конечно. Пять километров отсюда. —

Лужин встал из-за стола и присел на корточки возле Ивана Григорьевича. Врач дышал судорожными глотками, а зубы отбивали мелкую дробь, его знобило, вероятно он простужен. Лужин притронулся к его руке – она была жаркой и влажной.

– Кажется, и наш доктор свалился, – шепотом, обернувшись, сказал первый пилот.

– Вы его разбудите, – предложил Сергей Фомич. – может, это он со сна трясётся… —

В это время врач открыл глаза, увидел склонившегося над ним летчика.

– Что случилось? – спросил он с чисто докторской готовностью.

– Нужна ваша помощь, доктор. Человек умирает. —