Все собрались в небольшой тесной избе.

Галя одна пригорюнясь сидела на крылечке, но, когда дождик из мелкого крапа перешёл в настоящие струи ливня, тоже забежала в избу.

Майор Аршинкин сидел у окна и спрашивал у рыжего «лесовика», директора лесхоза: «Где же мы находимся?». Загунский издевался над ним как мог: «Где находимся? – хохотал он. – Значит, так… Москва, Центральный парк имени великого писателя Горького. Аккурат – аллея чудес…».

В это время черную тучу надвое рассекла ослепительная молния, через окно осветившая даже половину дома. Сразу же сухо треснул гром и загудел эхом отражаясь по всему лесу. Ветер продолжил гул леса.

– Вот тебе и аллея чудес… – растерянно сказал Загунский. – в тайге находимся, товарищ военный. В гостях у её величества тайги-матушки… —

– Всё это ужасно, – тихо промолвил майор Аршинкин. Ему снова стало плохо, засосало в пустом животе, после самолётной болезни.

– Это верно, что ужасно… – задумчиво согласился «лесовик». – Если мой «пикап» уйдет из города (№) без меня, будет полная труба… —

Радисту не понравилась теснота в домике, и он уговаривал летчиков ночевать в самолёте…

– Десять человек в такой тесной избёнке! Ты подумай только. Задохнуться впору. А там мы сядем в кресла, как цари!.. – говорил он Лужину.

– Я лучше здесь, – робко возразил первый пилот, – и тебе не советую – ветер вон какой, не дай-то бог, что там будет… —

Врач Ива Григорьевич, которого всё еще знобило, давно занимался печкой. Ветер доставал и до печной трубы, даже дверка всё время открывалась, выталкивая в комнату едкий дым. Даже висячая лампочка над столом качалась и мигала. Галя Степанова забилась в уголок на лавочку возле печи и украдкой вытирала слезившиеся от дыма глаза. Она боялась, что подумают, будто она плачет… Впрочем, ей действительно хотелось заплакать – она чувствовала себя одинокой, беспомощной, и все эти люди вели себя так, будто она не существует вовсе… Майору Аршинкину опять стало плохо, и он выбежал из дома. Вслед ему рыжий Загунский сказал: «Коренной латыш – без Риги жить не может… – он успел познакомиться с майором еще до посадки на самолёт в аэропорту. – Побежал свою Ригу искать…» – пытался пошутить «лесовик».

Его шутку никто не поддержал. Хихикнул только молодой радист Костя, примостившийся возле окошка и поглядывающий на самолёт, все-таки желающий уговорить первого пилота, когда стихнет ветер, чтобы ночевать на креслах «как цари».

Сидевший на корточках перед печкой Иван Григорьевич сказал: «Это от человека не зависит. Природа!..».

– Точно, – подтвердил Лужин. – В Арктике у нас был летчик. Хороший летчик! Дай бог каждому так знать и чувствовать машину… Так он в полёты ведро с собой брал. Вот как природа над человеком пошутила! —

– Небось сумел обмануть все медицинские комиссии… – улыбнулся Иван Григорьевич, и сев рядом с Лужиным продолжил – А это уже воля человека. Тоже великая сила. Другой раз она посильней природы будет. Вот был у меня пациент, очень ценный партийный работник, страдал алкоголизмом – чего уж хуже. Наследственность у него была такая что ли? Как запьет – дым коромыслом. Лечили мы его и гипнозом, и сном. Уколы делали. Подержится, подержится – и опять за своё… Вызывает меня как-то секретарь горкома партии, спрашивает: «Можете вы его вылечить, наконец, или человека в архив сдавать?» Я ему говорю: «Делали всё, что могли, – не помогает». Секретарь очень рассердился. «Никуда, говорит, ваша медицина не годится, если не можете человека от баловства вылечить! Ладно, говорит, мы его сами лечить будем, мы на бюро обсудим эту наследственность!..» И обсудили… Что же вы думаете? Третий год человек не пьет. Встречаю его недавно в театре, смеётся: «Не туда, говорит, вы мне уколы делали, до совести не проникало». Вот вам и природа вместе с медициной, – закончил, смеясь, Иван Григорьевич.