Эта же черта его мировоззрения в значительной степени приближает к идеалам русского народа и дает основание для той особенной любви, которую Толстой имел к простому народу, которого ставил гораздо выше интеллигентного общества. Конечно, наш писатель превозносил его не за то, что он не имеет образования, а за то, что нравственные принципы простым народом понимаются и сохраняются чище и совершеннее. Науку о добродетелях, практически ведомую народу, Толстой считает наиболее ценной из всех знаний. Наш писатель является противником школ, школьного образования, но он, собственно, против тех знаний, какие теперь преподаются в школах и гимназиях и против школьной организации. Науки же, занимающейся изучением нравственной области, он не отвергает.

Сохранением нравственной чистоты жизни простой народ, по взгляду Л. Н. Толстого, обязан 1) религии, 2) земледельческому быту и 3) бедности. В этом отношении сказка его «Иван-дурак» исчерпывает все его философские размышления на эту тему. Подобное предпочтение простого народа перед интеллигенцией проводится Толстым и в комедии «Плоды просвещения», где прямо устанавливается тот вывод, что мужик и лучше, и умнее так называемых образованных господ, над которыми автор жестоко издевается. Любовь к простому русскому народу делает Льва Николаевича в некотором отношении более национальным, чем националистов-консерваторов, которые все же не могут отрешиться от некоторого преувеличенного мнения о достоинстве интеллигенции и смотрят на простой народ лишь как на почву, на которой может процветать пышный цвет интеллигентных классов общества.

Признавая земледелие и бедность главными условиями общественной нравственности, Толстой в свою личную жизнь стремился внести те же условия нравственного усовершенствования. Но отречься от собственности оказалось не такто легко, хотя по его теории и выходило, что с этого следует начинать возрождение. И вот, почувствовав в этом неудачу, Толстой горько жалуется в одном из своих писем к Энгельгардту на свое бессилие в проведении этого принципа в жизнь: «Не могу отречься, – писал он, – но пусть меня пожалеют, пусть научат, а не укоряют, не бросают камнями…»

В данном отношении Толстой приближается к церковным взглядам на бедность как на условие совершенства. Но в то время как Церковь, согласно с учением Спасителя, высказанным в повелении богатому юноше, требует прежде, чем добровольной нищеты, исполнения всех прочих заповедей: не убий, не прелюбы сотвори, не укради, чти отца твоего и матерь твою, и затем уже, как завершения добродетелей, продай имение и дай нищим (см. Мф. 19, 18–21); Л. Толстой, напротив, хотел начинать с того, что Церковью ставится как высшее звено подъема жизни. Прибавим, кстати, что вполне понятно, почему заповедь о бедности может быть обращена лишь к человеку, исполнившему прочие заповеди Моисея. Представьте себе, если человек пьяный, развратник, кощунник, не повинующийся родителям, раздаст имение свое и обратится в бедняка, то что из него будет? Он обратится в босяка, праздного попрошая или дармоеда-приживальщика. Нормальное развитие высшего подвижничества в народной жизни представляет нам картину постепенного восхождения в таком порядке: сначала подвижник долгое время подвизается в тех же условиях общественной и семейной жизни, в каких родился, изучая священные книги, проводя жизнь в посте и молитве. Затем уже, когда видит препятствие дальнейшему совершенствованию, то удаляется от своего общественного положения, отрекается имущества и идет в монастырь и в смиренном подчинении своей воли руководству старца завершает свое земное поприще, достигая высокой степени духовного зрения. И если Толстой восхвалял жизнь простого народа, то ему следовало лишь принять такую программу, какая преподносится сознанию простого человека в церковном научении. Главным же основанием этого порядка является у простого народа вера в Господа Иисуса Христа, почитание Его Пречистой Матери, предпочтение главной добродетели – смирения и пр.