Поражало до омерзения… Вот я с кем-то рассорился, разругался, разбежались по сторонам, как тут же дядя Жора сходится, сближается с тем человеком, завязывает дружбу, «активно» общается с ним. Будь это кто-то из пишущей братии или кто-то из любой другой среды. А с глазу на глаз со мной старик лебезил, льстил.
«Нередко у него дома собираются подзаборные алкаши, потаскухи. И он им, приободрившись самогоном, городит о тебе всякую чушь, что ты соришь деньгами, как заправский богач. Хреновая для тебя эта реклама, опасная, ведь те же путаны по своей бродяжной жизни связаны с отпетыми мерзавцами, готовыми и за десятку кого угодно отправить к праотцам. Обидно, что возведение тебя в ранг богача практически ничем не обосновано. Вся-то соль в твоей чистой любви к простолюдинам», – поделился своим мнением Е. С.
После нападения на меня двух вооруженных бандитов дядя Жора не показывался долгое время. Случайно встретились, он притворно затянул «заупокойную»:
– Да как же так?! Да кто ж они, эти паршивцы? Вот до чего дожились – в родном доме могут запросто укокошить! Я, Алексеич, теперича хожу с колотушкой, чтоб обороняться…
Для «наглядной убедительности» он потряс полотняной замызганной сумкой с тяжелым предметом. И продолжил «откровение»:
– А на меня тоже надысь сосед Хитрый… Сигарету мне дал взаймы, а я запамятовал. Он и накинулся! Правда, до потасовки, как у тебя, не дошло! Лишь поругались!
С нескрываемым сожалением пропел:
– Неопытные были… – и… выдал свое причастие к грабительскому мероприятию (дал наводку!): – Здорово ты их отделал, разукрасил! У тебя вон какие кулаки! Я и сам их боюсь!
Старый пакостник по-лисьи улыбнулся и «напомнил», что недурно бы «колхозного коньячка» пригубить…
…Голова и туловище дяди Жоры находились на верхней площадке крыльца, а голые раскоряченные ноги доставали до земли черными пятками и был на виду его пенис. Опорный столб запачкан кровью, видимо, он, уже смертельно раненный, цеплялся за него руками, намереваясь войти в избу. Лужа крови в воротцах и далее темно-бурые пятна на солончаково-твердой стежке, ведущей по картофельной ботве к раскидистой яблоне. В углу, в сумрачном терновнике отстраненно-весело, балалаечно линдикала неведомая птаха. Во дворе угадывались следы ночной борьбы: скрученные кулижки гусинки, у завалинки сломанный подсолнух, опрокинутый умывальник, рядом с ним топор. В чулане, в комнате разбросаны вещи, книги, рукописи.
В открытую калитку любопытные людишки, как на невидаль, таращились на полуобнаженного мертвого старика, о чем-то перешептывались, ухмылялись, пожимали плечами, качали головой. Милиционер, поставленный час назад при обнаружении трупа (почтальонка принесла пенсию, увидела окровавленного, бездыханно распростертого на крыльце хозяина, сообщила по 02) присматривать за порядком до появления следователя, топтался возле пустой собачьей будки, покуривал, не обращая внимания на зевак, не прогоняя толпу, пропуская мимо ушей обрывчатые смешки, фразы, будто выхваченные из похабного анекдота.
Ввиду того, что врач-судмедэксперт спился и не работал, покойника на медицинскую экспертизу отправили в соседний район. А привезли обратно только через двое суток. День клонился к ночи. Наглухо забитый крышкой гроб некоторое время постоял у двора. Потом его задвинули в кузов грузовика. Поехали. На кладбище без малейшей задержки опустили в могилу. Закопали проворно. Воткнули жиденький крест. Без надписи, кто похоронен, без указания года рождения и кончины. Мужик с тонкими усиками (под блатного певца Сукачева) плашмя лопатой похлопал по гребню холмика, озорно бросил: