– Теперь, дядя Жора, не будешь соблазнять молодых девочек! Отдыхай!

Все, кто присутствовал на погребальной церемонии (человек пятнадцать) рассмеялись. И в приподнятом настроении отправились в кафе на поминки.

После двух-трех стопок мужик с усиками (очевидно, ему подумалось, что коль его шутка на кладбище всем понравилась, можно продолжить в том же духе), не вставая с места, громко произнес:

– Отменные стихи! Отменные! Всю дорогу я читал его книжку, пока ехали до Жирновска!

На этот раз на его слова никто не среагировал, все были заняты поглощением горячих котлет с картофельным гарниром. Рядом с «Сукачевым» мужик постарше, попроще на вид, бесцеремонно ухватистой рабочей ладонью сгребал конфеты, печенье и совал в карман, басовито, как батюшка на клиросе, приговаривая:

– Эт можно… незазорно… Эт так и надо… Оставлять на столе негоже…

А больше никто и рта не раскрыл, дабы что-то в память об усопшем произнести. Слов ни у кого не находилось. На память пришли строки дяди Жоры:

Убийство произошло, как принято выражаться, на почве ревности.

Якобы парень застал свою возлюбленную в объятиях похотливого старика. Ворвался в избу, увидел их в постели. Началась возня, он с ножом, дед с топором… Молодая сила взяла верх… Парня арестовали, одели на него наручники. Началась всякая разбирательская канитель.

Греховодник в сырой земле. А грязные брызги – темной тучей! Свора частных адвокатов заклубилась, замогутилась. «Я буду бороться за честь дяди Жоры, – сказал мне В. М. – Только вы, поэты, должны для меня собрать по полторы тысячи рублей с каждого из вас». Я мысленно прикинул: в районе по меньшей мере… около двухсот стихотворцев. О-го-го какая солидная сумма вылупляется! Сосед дяди Жоры Е. С. запросил меньше. Его и наняли родственники покойника. Но, видимо, совесть одержала верх над скаредностью – «защищать» своего бывшего врага отказался. А друзья-приятели – ходоки?

Они молниеносно трусливо попрятались: моя хата с краю – ничего не знаю! Кто с ним пил самогон, лясы-балясы точил, кто, пользуясь его физической немощью, уводил улыбчивую, безотказную гостью в катух на солому, кто «боевой командой» с ним в окольных угодьях браконьерничал… все открестились – с дядей Жорой ничегошеньки не связывало.

Сказать, что дядя Жора хотел еще жить… Он фанатично был уверен, что проживет лет до девяноста, ссылаясь на долгожительство своей матери. Возможно, до той намеченной желанной черты и дотянул бы. В его избе (а была она под стать хозяину – замызганная, дурнопахнущая) икона отсутствовала – он ее после смерти матери зашвырнул на чердак. Это и ясно почему – чистой веры чуждался, не признавал Бога, а при упоминании о Нем старик начинал суматошно материться, плеваться, иногда падал на пол и корчился в припадке. О матери сильно не жалковал, лишь иногда на первых порах грустно повторял: «Теперь я, как одинокий волк».

Когда дядя Жора, смертельно поверженный, возлежал голый на крыльце, то бесстыжие бабы шепотком глаголили:

– Вон какой у деда!..

– Поэтому к нему и бежали молодые девки!

В беспечной праздности, развлечениях, утехах проходили его годы. Ему было 76 лет, но тропа местных блудниц самого низшего ранга к нему не взялась коростой. Они также шли, подворачивали на приветно зовущий оклик, на улыбчиво-масляный взор из окошка матерого развратника. В кругу захмелевших дружков он бахвалился:

– Ну что с ними поделаешь! Пытаю их: к старику-то претесь… А они: «Сверстники безденежные и в постели маломощные, так как алкаши и наркоманы».

Сам же сексуальные позиции не мыслил сдавать. При малейшем тревожном сигнале по поводу ослабления половой потенции спешил к урологу. Тот, ссылаясь на его немалые лета, с долей шутки советовал ему обратиться к психиатру, добавляя с удивленной улыбкой: «Нонешний мужик едва ли до пятидесяти «продержится в седле», а ты – молодцом!»