. Как тяжело было разным гречанам переносить на себе все требования московского благочестия, это видно из следующего свидетельства того же Павла Алеппского. «Друзья наши, – говорит Павел, – хорошо знакомые со здешними обычаями, наперед предупреждали [С. 157] нас: кому, говорили они, хочется сократить свою жизнь на 5 или на 10, например, лет, тот пусть едет в страну Московскую и хоть по виду сделается человеком благочестивым, соблюдая постоянно пост, молитву, дневные чтения, обычай вставать в полночь на молитву и воздерживаясь при этом от всякого проявления радости и веселья и от громкого смеха и тихой улыбки, равно как и от употребления табаку и опиума, потому что московитяне, говорили они, строго следят за епископами, игуменами и за всеми, кто живет в монастыре, следят за ними днем и ночью, подсматривая в дверные щели». С каким чувством гречане оставляли Москву, это видно опять из слов Павла Алеппского, который говорит, что когда они прибыли в Киев, то «чувствовали себя как дома, потому что обитатели этой страны так же любезны и радушны, как земляки, между тем как в продолжение нашего двухлетнего пребывания в Москве как бы замок висел на наших сердцах и мысль наша была стеснена до крайности, ибо в Московской земле никто не может чувствовать себя спокойно и весело, кроме разве туземцев, и всякий из нас, сделайся он обладателем всей их страны, все-таки продолжал бы тосковать и не был бы счастлив»[197].

Но не одна только строгая и суровая московская жизнь производила на выходцев тяжелое, гнетущее впечатление, делала для них пребывание в Москве крайне стеснительным и трудным, но и некоторые другие обстоятельства. Русские после падения Константинополя породнились с греками в некоторых церковных обрядах и чинах и отнесли эту разность на счет потери греками истинного благочестия, которое в его полном и высшем виде сохранилось только у одних русских, почему на них и лежит теперь обязанность не допускать в нем ни малейших перемен. Но, по мнению русских, допущение греков в свою среду, дозволение им переселяться в Москву [С. 158] и жить тут могли грозить серьезною опасностью чистоте русского Православия: вместе с греками на Русь могли проникнуть и разные греческие новшества, способные замутить русское благочестие. Если для русских священна обязанность давать приют и убежище гонимым на Востоке братьям по вере, то уже никак не менее священна для них и другая обязанность: не допускать никаких перемен и изменений в своей вере и в своем благочестии. Русские не согласились признать Иеремию Московским патриархом единственно потому, что опасались, как бы с патриархом-греком не перешли на Русь и греческие религиозные особенности. Эта опасность, естественно, всегда угрожала русским и после Иеремии, когда приезды с Востока различных просителей милостыни становились все более частыми и особенно когда некоторые из них оставались в Москве на вечное житье. Какие-либо меры против возможности вторжения в русскую среду греческих религиозных особенностей, очевидно, были необходимы. Естественно русским было требовать, чтобы особенности греческого благочестия, как менее совершенного, уступили место особенностям русского благочестия, как более совершенного; естественно было требовать, чтобы все выходцы с Востока, поселяясь на Руси, усвояли себе все особенности русского обряда с той стороны, где он рознился с греческим, чтобы они отказались от своих обрядовых особенностей, как неправых. Просители милостыни, являясь в Москву, должны были, по свидетельству Павла Алеппского, употребить несколько дней на то, чтобы обучиться, как держать себя, так как за каждым их шагом в Москве наблюдали. Нетрудно понять, чему должны были учиться просители милостыни, приехавшие в Москву: чтобы понравиться русским, вполне угодить им и ради этого получить щедрую дачу, нужно было подчиниться во всем русским обычаям, явиться в глазах русских людьми строго благочестивыми, но благочестивыми в московском, а не греческом смысле, а это было невозможно без усвоения особенностей русского благочестия. Русские не только требовали от приезжавших полного подчинения всем особенностям русской религиозной жизни, но даже нарушение таких правил, [С. 159] как запрещение курить табак, влекло за собою ссылку просителя милостыни в какой-либо отдаленный русский монастырь. Понятное дело, что для всех приезжавших в Россию на вечное житье усвоение всех русских обычаев, церковных обрядов и чинов и оставление всего греческого, несогласного с русским, было безусловно обязательно. Некоторым из архиереев-выходцев на Руси даны были епархии. Но если русские не согласились Вселенского патриарха Иеремию сделать патриархом Московским из опасения привнести в русскую церковную жизнь греческие новшества, то тем более не могли они допустить простого иностранца-архиерея управлять русскою епархиею, если бы он наперед безусловно не отказался от всех особенностей греческого церковного чина и обряда в пользу особенностей русских. Греческий веррийский митрополит Аверкий, в 1628 г. оставшийся в Москве на государево имя, по одному случаю давал такое показание, что великий государь святейший патриарх приказал ему (Аверкию) русские обычаи указать севастийскому митрополиту Иосифу, потому что он (Иосиф) человек молодой, а приехал внове, и он (Аверкий) ему что знал, то указывал