. Очевидно, что обучение выезжих иерархов русским обычаям и отдача под начал простых иноков, белых священников и мирских выходцев не было только простым ознакомлением их с русскими обычаями, но нечто гораздо большее, на что указывает и самый официальный термин, что их отдавали под начал «для исправления их христианския веры». Тут прямо и резко выражалась мысль, что современные греки из своей православной веры нечто уже утеряли, привнесли в свою христианскую жизнь нечто чужое, так что принятию их в совершеннейшую христианскую среду, какова русская, должно предшествовать предварительное исправление их несовершенной веры, исправление в том, в чем греки, по мнению русских, отступили от истинного благочестия. Понятно, как тяжело и обидно было для национального самолюбия [С. 162] греков мириться, признавать справедливым подобное отношение к ним русских. Страсть к наживе, к почету, к богато обставленной жизни заставляла некоторых из них на время, внешне, отказываться от сознания своего превосходства над русскими, лицемерно признавать русскую религиозность или русское благочестие выше греческого. Но понятно, что ни один грек, не отказавшись окончательно от самого себя, не мог искренно и навсегда помириться с таким отношением к себе русских, не мог чувствовать себя в Москве как дома, видеть в России вторую родину. Разные материальные выгоды и почетное положение при московском дворе соединялись для него с такою массою разных неудобств от сурового непривычного для него склада всей московской жизни, от постоянного лицемерного принижения в себе всего греческого в пользу русского, что порядочные, честные греки едва ли решались выселяться в Москву на вечное житье, а потому в большинстве случаев к нам переселялись с Востока только разные честолюбцы и корыстолюбцы, люди, привыкшие поступаться всем из-за наживы, разных выгод, почетного личного положения. Но и выходцы этого рода в большинстве случаев, пожив некоторое время в России, под тем или другим предлогом оставляли ее и крайне редко оставались у нас навсегда. Например, севастийский митрополит Иосиф, приехавший в Москву в 1630 году с турецким послом Фомою Кантакузеном и оставшийся здесь на государево имя, после смерти Филарета Никитича подал царю челобитную, в которой заявляет, что когда он остался в Москве на государево имя, то государь и отец его «меня нищего страннопришельца, последнего своего государева богомольца, своим государским милосердием неудобосказаемым жалованьем пожаловали и всем удоволили чрез недостоинство мое паче надежды моея. И как государь отца твоего государева блаженные памяти, великаго государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Ру сии, милостиваго отца, пастыря и заступника нашего, волею Божиею не стало, и я, нищей твой богомолец, осиротел и яко овца заблудшая стал. А в твоей государевой благочестивой [С. 163] державе твоих государевых богомольцев не мало и без меня последняго», и потому просит его отпустить из Москвы в афонский Есфигменский монастырь, место его пострижения, куда теперь усиленно зовут его иноки. Он был отпущен из Москвы, получив на прощанье полное архиерейское облачение, на 100 рублей соболями, 100 рублей деньгами на всякие расходы да лошадь с санями и свидетельственную грамоту к Константинопольскому патриарху Кириллу Лукарису, что он, митрополит, во время пребывания в Москве вел себя хорошо и ничего предосудительного в его поведении не было[202]. В мае 1654 г. приехал в Москву Сербский патриарх Гавриил для вечного житья в России, но в 1656 г. он отпросился на богомолье в Иерусалим, получил на прощание соболями на 400 рублей и в Россию уже более не возвращался