Собрание разных зарисовок и сочинений. Том 1 Алексей Брайдербик

Однажды я проснулся и, не успев даже глаз открыть, подумал: «Вроде как коллекцию бабочек – три деревянные коробки со стеклянными крышками, которой я горжусь, но редко перед кем хвалюсь – все-таки такие вещи может оценить человек, так сказать, в теме, – я уже собрал. Так почему бы не попробовать восполнить нанесенный мной вред природе». Не знаю, почему именно после сна меня всегда начинают посещать разные мысли: умные, стоящие внимания и просто глупости всякие, – видно, есть какой-то секрет, который мне недостойному не дано знать. Ладно, пусть, тут я могу лишь руками развести и принять все. Моя мысль – как первопроходец в пространствах свежего и отдохнувшего разума – умная, по крайней мере, никакие сомнения на этот счет меня не смущали и не беспокоили. Тем более что я по-настоящему волнуюсь за благополучие природы, душа так и болит, так и просит: «Помоги, спаси! Сделай все, что зависит от тебя!» Вот так просто (ну да, это не ракету в подвале собирать) меня посетила идея: не ловить бабочек – а моя коллекция ведь как-то получилась же, – а выращивать их из гусениц и выпускать в природу. Ну же, поставить этой идее большой палец вверх, как я это сделал. Я выложил в интернете фотографии – на них махаоны, которых я вырастил самостоятельно без чьей-либо помощи. Как же иначе, к кому тут обратишься за помощью. Не люблю полагаться на других. Если хочешь добиться успеха в деле, занимайся всем сам – для меня это стало буквально правилом, которое я хочу не хочу, но соблюдаю практически на автомате.

Я держал их в обычной трехлитровой банке – знаю, что аквариум или нечто вроде него было бы лучше, однако аквариум стоит не копейки, а что-то другое не подходило вовсе. Есть все же – и я это признаю – некоторое неудобство: горло банки не настолько широкое, чтобы всю руку просунуть, дай бог запястье бы прошло, но в целом терпимо. Махаоны, скажу без ложной скромности, получились красивые: крупные черно-желтые бабочки с хвостиками на задних крыльях – красиво, не правда ли? Думая о них, я не могу не улыбаться.

Как все было. Осень, считай, гусеничная пора. Бывает грибная пора или, скажем, зимняя, а это именно что гусеничная, поскольку многих гусениц я находил как раз осенью. И своих первых гусениц махаона я собрал в начале сентября, на небольшой поляне в лесу. Собственно, это даже не совсем поляна, а скорее некрутой склон (зимой, наверное, лучшей горки и не придумаешь, и не зальешь), покрытый, как ковром, травами и цветами всех форм и расцветок: желтые, красные, белые – словно радугу кто-то с неба снял и воспользовался этими красками. Вот где впору собирать букеты и с чего рисовать пейзажи. Между прочим, эту самую поляну несколько лет назад хотели под застройку отдать: слава богу, планы с треском провалились – у нас и так не шибко много мест в городе, где сохранилась нетронутая природа, куда можно отправиться на прогулку, а из-за этой стройки их стало бы еще меньше. Ну что за дела? Здесь, кстати, наверное, надо сказать спасибо небезразличным людям. Без крови и драки отстояли поляну.

Гусениц я искал не на первом попавшемся кусте и не на первых приглянувшихся листьях дерева, хотя человек не в «теме», который не разбирается в тонкостях такого дела, как собирание гусениц, решит, что ткни пальцем в любой куст или дерево – и обязательно найдешь там гусениц. Нет, гусеницы махаона в каком-то смысле гурманы, абы что они не станут есть, как ни уговаривай. Я искал гусениц на укропе, который обычно можно встретить на лугах и на полянах, благо его столько было, что начни собирать его горстями, пучками вырвать – не управишься и за неделю, хоть бригаду к уборке привлекай, все равно дело быстрее не пойдет. Собирать гусениц не каторжный труд, от которого запросто богу душу отдашь, и все же пришлось попотеть и потратить немало времени, чтобы найти гусениц, это вам не яблоки на яблоне, где каждая ветка от плодов ломится. Но мои труды оказались не напрасными – приятно осознавать, что свою награду любой труд найдет, – домой я вернулся не с пустыми руками и с испорченным настроением, мол, потратил столько сил и чего ради. Мне несказанно повезло: я нашел целых пять гусениц махаона и буквально летал от счастья. Впрочем, найти хотя бы одну – уже, считай, большая удача!

Вот так просто и спокойно гусеницы махаона прожили у меня в банке на подоконнике (это лучшее место для них – не споткнешься и рукой случайно не заденешь) несколько недель, и все это время я ухаживал за ними, чистил их стеклянное жилище. Работа, как говорится, не бей лежачего, ничего сверхтяжелого, от чего можно волком завыть, не такими уж грязнулями они оказались. И почти каждый день приносил им свежий укроп – гусеницы ужас до чего прожорливые, ни на секунду не прерываются, все едят и едят, временами даже думаешь, как они умудряются не лопнуть? Их корм исчезал буквально на глазах. И не знаешь, завидовать такой скорости или нет, но определенно почешешь затылок от удивления. Короче говоря, они у меня не голодали. В целом все было по силам и по возможностям, главное – придерживаться двух простых правил, и не будет никаких проблем.

А потом, когда подошло время, гусеницы успешно превратились в куколок. Я с облегчением вздохнул, убедившись, что гусеницы дожили до этого момента, а то всякое случается. Да, природа знает свой час и знает, когда позвать. Куколки провели всю зиму у меня в холодильнике. Их же надо хранить в каком-нибудь укромном месте, а лучшего места, чем холодильник, и не найдешь: там и холодно, что жизненно необходимо для них, и безопасно – никто не потревожит. В мае, в середине месяца, случилось радостное событие, которого я ждал страшно сказать сколько дней, недель и месяцев, на свет божий появились мои дорогие подопечные – взрослые махаоны. Ох, сколько тогда радости было, я был на седьмом небе от счастья, с широкой улыбкой и сияющими глазами полдня ходил. А какие должны быть эмоции от такого, без преувеличения сказать, знакового события? Отпустил я бабочек в парке днем – они же не ночные, а дневные, потому и днем. Хорошая это идея – в парке их отпускать или нет? Парк – это тоже какая никакая природа, пусть и не дикая, а в некотором смысле одомашненная, ухоженная, подстриженная и прилизанная, но может быть, лучше было бы подарить им свободу в лесу, где я нашел их, когда они были еще гусеницами. Отпустил я их без сожаления и грусти.

Добавлю напоследок, чтобы как-то завершить рассказ: я в тот день сильно простудился – не знаю, где и что я подцепил, видно, где-то не досмотрел. Меня сильно лихорадило: температура была такая, словно я в бане побывал, насморк, слабость и далее по списку. В общем, меня подкосило и свалило надолго, а через три дня полили затяжные дожди. Выходит, всего три солнечных дня пожили мои махаоны на свободе, порадовались солнцу и теплой погоде – и все? Или нет? Мыслей много – не знаешь, на чем остановиться.

Мне тридцать пять полных лет (никогда не понимал, почему так говорят. Что, разве где-то есть худые лета? Словно они на диете сидят), и страшно подумать: куда делась половина жизни, и что будет с ее остатком? У Бога редко допросишься хотя бы и десятка лет, не то что долгой полной и счастливой жизни целиком. Я прикрыл глаза ладонью от этой мысли, но потом убрал ладонь. Впрочем, кто знает и кто скажет, может, я прожил всего-то треть или четверть от общего числа лет – от всей возможной массы того, чего Богу было не жалко. Ведь меня, если говорить честно, не оповещали заранее, сколько я буду жить-поживать и добра наживать: вроде ни по рангу и ни за особые заслуги не полагается мне такого сообщения. Однако это все надежды, которые лучше, конечно, не убивать, это, в общем-то, неправильно. Вот так убьешь ее – и все, ни с чем останешься, а так хотя бы будет, за что держаться в жизни. Однако никаких обещаний «беззаботной старости» у меня на лбу не написано, так что, наверное, пару надежд все же можно пустить в расход. И все по какой причине?

Я неизлечимо болен. Сейчас в моих глазах и голосе – но больше в глазах, так как сейчас я молчу, мне не с кем говорить, но если бы было с кем, то еще и голос выдал бы мой настрой, – столько скорби: хоть ложись посреди комнаты и умирай. Смотрите, какая неудача-неудача – тут, само собой, хрустальных замков много не возведешь, и мое светлое и прекрасное – темное и уродливое.

Диагноз называть не стану, и нет, причина не в том, что если держать за зубами язык и голоса не подавать, то и проблема рассосется – щелк-щелк-щелк – от трех щелчков пальцами, и я сразу спрыгну с лекарств в здоровое завтра. Все написано и читается на моем лице, ногах и руках и в целом – чего уж размениваться на мелочи – на всем теле, которое из-за болезни было бы неплохим экспонатом в анатомическом музее или объектом для патологоанатомов. Читайте не перечитайте до отвращения к чтению. Моя жизнь поделилась или, скорее, что выглядит меньшим, как мне кажется, клише, – надломилась, этак хрусть, хрусть, словно гнилые кости от тяжести, полгода назад. Дай мне, читатель, секунду: комок к горлу подступил, и глаза словно в кулаке кто-то сдавил, наверное, слезы потекут. Я поморгал. Нет, ложная тревога. Отсчет моих дней, а если этот клубок ниток осторожно разматывать, получается, что тут действительно идет отсчет моих дней: один день, второй, третий – и так пока не попаду на аудиенцию к смерти – пошел с момента, когда врач убил меня этой новостью. Тик-так-тик – слышите? Что это? А это бежит, спешит, летит стрелка моих часов, и так быстро, что ни один лежачий или стоячий полицейский не остановит и не задержит.