Он делал всё именно так, как хотело того её тело. Он угадывал и тут же реализовывал все её тайные желания, в том числе и такие, которых она стыдилась даже перед самою собою, и от того он был ей особенно дорог. Она хотела бы слиться с ним и душой, и телом, навечно, не расставаться с ним ни на мгновение, но он исчезал перед рассветом, как только начинали перекличку первые петухи.
Он сразу предупредил её:
«Не смей рассказывать обо мне никому. Я узнаю, если ты проболтаешься, и больше никогда к тебе не приду».
О! Какая это мука для женщины – хранить что-либо в тайне от подруг!
Но потерять его навсегда – это ещё мучительней!
А подружки догадывались о том, что у Дашеньки кто-то есть и пытались подловить её, поймать врасплох, когда Дашенька, разболтавшись о том – о сём, проговорится им о своей главной сердечной тайне.
«Какие ж они жестокие в этом своём упорстве!» – злилась Дашенька на подруг, которых разжигало их неуёмное девичье любопытство, подобное гормональным цунами.
Но нет ничего тайного, что однажды не стало бы явным, и две Дашенькины подружки сговорились подсмотреть за её домом, чтобы выведать, кто приходит к ней в гости ночами.
Несколько ночей они напрасно караулили тайного гостя, прячась в кустах сирени, и вот в одну из лунных ночей, ровно в полночь, в дверь Дашенькиного дома тихо-тихо, особым условным образом постучался мужчина. Они никогда не видели его прежде. Он был не из их села. Это ещё более воспламенило любопытство тех подружек, и они решили проследить за ним, куда он пойдёт потом.
Незнакомец вышел от Дашеньки, когда село огласилось первой перекличкой петухов. Он бесшумно прошагал по улице, чёрной тенью приблизился к старому пересохшему колодцу и… нырнул в него вниз головой.
Ужас охватил двух подружек.
Они знали тайну этого колодца: по ночам в том колодце открывался вход в преисподнюю.
Дашенька открыла дверь на заполошный стук своих подруг. Они вихрем ворвались к ней в дом и истерично, перебивая друг дружку, стали рассказывать ей, какой ужас открылся им, когда они проследили, где исчез её ночной гость.
Дашенька слушала их, раскаляясь от вскипевшего в ней гнева:
– Сами вы черти поганые! Не смейте так говорить о нём!
– Они никому ничего не скажут, – властно произнёс неизвестно откуда появившийся среди них Дашенькин мужчина. – Они сейчас тихо, спокойно разойдутся по своим домам, лягут спать, а проснувшись, ничего не вспомнят о том, как всю ночь прятались в кустах сирени, дожидаясь моего прихода в этот дом, как потом следовали за мною до моего исчезновения из села и как прибежали сюда спасать свою подругу от встреч со мною.
Всё так и произошло, как предсказал Дашенькин мужчина.
Дашенька и без подсказки этих подруг догадалась, кем был её мужчина. Поэтому она боялась его. Но он околдовал её своею страстью, своим угадыванием всех тайных её желаний, в том числе и таких, которых она стыдилась даже перед самою собою, и от того он был ей особенно дорог. Она хотела бы слиться с ним и душой, и телом, навечно, не расставаться с ним ни на мгновение, кем бы он ни был на самом деле, вопреки её страхам, вопреки её здравому смыслу.
Как много женщин погибли от такой безоглядной любви!
Как много женщин ещё погибнет!
Опасность настигает повсюду
Эмма осталась в доме молодого мужа одна. Муж уехал в дальний рейс. Такая работа у шоферов-«дальнобойщиков»: вся их трудовая жизнь в дороге, вдали от домашнего уюта, от семьи. Эмма ещё не успела освоиться на новом месте и ей казалось, что дом мужа не признаёт её своей, чурается ею всеми своими стенами и предметами обычного домашнего обихода. Тарелки старались выскользнуть из рук и разбиться, ножи пытались порезать её пальцы, темнота после выключения света перед отходом ко сну наполнялась напряжённой враждебностью. Эмма «кожей чувствовала», что враждебность темноты в этом доме таит в себе реальную опасность, нематериальную, но оттого ещё более грозную и пугающую. Всё это подводило её, накапливаясь и обессиливая, к грани нервного срыва.