– Почему она так, Айрис, зачем?

– Не знаю, – красивые глаза сестры туманятся, смахивает слезинку, – устала, наверное…

– А если из-за меня всё, а?

Последний вопрос был лишним, был опрометчивым – Айрис меняется в лице, хватает за руку, шипит рассерженной кошкой:

– Сколько раз я тебе повторяла? Не ты убила Ратму, а Бамут, не ты убила Бамута, а пантеон, потому перестань, перестань быстро!

– Хорошо, я не буду, – Рута шмыгает носом, – просто…

– И никаких «просто»! Прекрати!..

– Что вы шепчетесь там? – в среднюю комнату заглядывает Баглай, – приступайте уже!

Пошёл второй год, как он не работает в остроге, сильно за два этих года сдал. И исхудал, и ссутулился, и кашель его донимает. Как-то отразится на нём смерть Ламанды, не сломает ли окончательно?

– Да, сейчас начинаем, – говорит отцу Айрис, отпустив руку Руты.

– Как тисками… – жалуется та, потирая запястье.

– Спускайся, – бросает ей Айрис, – и правда пора начинать.

– Так ты поведёшь, не Бригитта? – удивляется Рута.

– Попробую, – и голос, и взгляд сестры говорят об одном: сможет, у неё и правда получится.

Особой ритуальной кисточкой Рута нанесла Айрис на лоб знак Игнифера – круг с точкой в центре; Айрис нанесла руте знак Акахада – овал, но вокруг рта, и точка на губе. Знак Страфедона был у Бригитты на правой щеке – квадрат с точкой, у Сабрины знак Хакраша, и на левой – пятиконечная звезда с точкой в центре.

– Не скуёт её холод, не сожжет пламя… – расставив лампадки, затеплив, Айрис повела песнь.

– О душе поём, о душе!.. – подхватили Бригитта, Сабрина и Рута.

Тело Ламанды омыли, нанесли необходимые знаки, а когда краска подсохла, завернули в саван. И всё это, конечно, продолжая ритуальную песнь.

– Игнифер!.. Акахад!.. Хакраш!.. Страфедон!.. – закончила её Айрис, выкрикнув имена богов пантеона.

«Такая уверенная, – думала Рута, – такая взрослая. Стану ли когда-нибудь, как она, или же, как была мягким льдом для лепки, так навсегда им и останусь?..»

[3]

Облокотясь на перила балкончика, Рута смотрит в ночной лес; свет Салмы окрашивает листву в серебро, играет на обнажённой коже. Черту она переступила, пути назад больше нет, потому что человек за спиной не Тарнум. Так ужасно, но так пьянит. Тем, что привела в их сокровенное с Тарнумом место другого, Рута разрушила прежний мир, уничтожила. Зачем она так, почему? Просто не хватило тепла – чуточку, самую чуточку. Думала, их дом из дерева, а он оказался ледяным. Почему в мире так много холода, так мало тепла?

Мужчина протягивает по-хозяйски руку, гладит. Его зовут Барагуз, имя Руте нравится, как и он сам. Медленно ведёт пальцем по линии позвоночника, она закрывает глаза, выгибается. Барагуз прижимается, потешно рычит, мягкие его волосы щекочут спину. Разве могут быть у арестанта такие волосы? Нет, конечно же, нет. Резким рывком он её разворачивает, упирает в перила, входит, подхватив под колено. Рута делает судорожный вдох, обнимает за шею. Закинув её ногу себе на плечо, Барагуз погружается до предела, взрыкивает, словно медведь. Движения всё быстрее, всё яростнее – листва это осыпается, или звёзды? Как же сейчас Руте хочется, чтобы внизу, у выпирающих корней дуба, появился Тарнум, и чтобы в руках коломёт, и чтобы обоих насквозь одним выстрелом. Но, нет, не появится, ибо на лесопильне, на треклятой своей лесопильне, и всю ночь там будет – установка какого-то нового блока. Что же, у неё тоже установка блока, можете так это называть, и сейчас он пронзает насквозь. Выходит изо рта острием сладострастного крика, убивает на миг, чтобы возродить вновь…

В год 821-й от Разделения, в день зимнего пика, ледяной трон Северной Ленты занял Манул Третий, волей пантеона Пламени, семнадцатый хладовлад. По традиции, в этот знаменательный день была объявлена амнистия. Коснулась она, разумеется, и ледозаготовительного острога, что находился к северу от Лучистого. Из прощёных арестантов в посёлке остался только один, другие предпочли уплыть по Горячей дальше. Поселился Барагуз на окраине починка, в заброшенном доме, который подновил, привёл в должный вид.