– Болезнь не остановить, но можно замедлить, – сказал Киприан, – если переселиться южнее, и чем южнее, тем будет лучше.

Руте Примулу, понятное дело, было жалко, но в первую очередь увидела возможность для себя. После ужаса и позора поединка, после потери ребёнка, мечтала лишь об одном: убраться от Лучистого и Заливного как можно дальше. Понимала, если сказать прямо, Тарнум не согласится, воспримет в ледяные штыки, так что искала, с какой стороны подступиться. И вот, нашла.

В Гнездо его едва не силой затащила, под утро, когда лежали обессиленные, попросила:

– Давай переселимся, Тарнум! Не могу смотреть, как она мучается…

Он молчал, долго молчал, теребя амулет со знаком Игнифера, выжженным по волшебному дереву.

– Меня её боль на части рвёт, – сказал наконец, – но про переселение забудь, ничего не получится.

– Из-за лесопильни, так? – спросила зло, – как же, столько трудов в неё с братцем Паранором вложили, сегодня-завтра запускать собирались, и бросить – немыслимо, невозможно!

– Нет, лесопильня ни при чём, – Тарнум тяжело вздохнул, – в Параноре дело.

Рута охнула, потому что в мгновение всё поняла – и как раньше не догадалась? Ведь странный он, Паранор, как есть странный: и пауков боится, и не женился до сих пор, и молчит порой до того страшно, что лучше в холод, стужу лютую, чем наедине остаться.

– Там, в Приозёрном, с ним что-то случилось? – спросила, накручивая на палец рыжий локон.

– Да, я про него не всё рассказывал… – Тарнум замялся. – В общем, коснулся его паук, коснулся холодом, когда убегали. С тех пор Паранор словно замороженный, и если поплывёт на юг, тоже заболеет. Как бы начнёт таять, понимаешь?

– Но не обязательно же плыть далеко, – не сдавалась Рута, – можно на самую чуточку…

– Если на чуточку, это ничего не даст матери.

– Проклятье!.. – Рута не в силах сдержаться, вырывается вопль.

– Вот именно.

– Но откуда ты всё это знаешь? Ведь с тех пор, как переселились, вы же только здесь и жили, если ничего не путаю.

– Знаю не я, знает Паранор. Просто знает.

Сказано было спокойно, но Рута чувствовала, что Тарнум еле держится, что в нём всё клокочет.

– Бедненький мой… – прильнула, обняла крепко, – за что нам всё это, за что?

Тарнум обнял в ответ, скрипнул зубами:

– Если б я знал…

Смерть Примулы растянулась на год, очень долгий год, всё это время Тарнум и Паранор не теряли надежды найти лекарство. Отвар семицвета, толчёный в порошок осколок от панциря кракена, плед из шерсти мамонта – каких только средств не испробовали! – однако ж нет, не помогло ничего. Последние месяцы, самые тяжёлые, за больной ухаживал лишь Паранор, не подпускал никого.

– Боюсь я за него, – сказал Тарнум после похорон Примулы, – не бросился бы в Горячую следом.

– А как я-то боюсь! – высказалась и Рута. – Но не столько за него, сколько за тебя и себя – от него же чего угодно ждать можно…

Опасались не зря: через месяц Паранор пропал, как в воду канул (а может, так и было?). Тарнум искал, но напрасно, и слабина в нём какая-то образовалась, будто по льду трещинка. Рута снова возможность увидела, за уговоры взялась. «Как два берега, первые уговоры и эти, – подумалось, – а река между ними – в пару лет шириной».

– Переселимся, Тарнум, прошу! Ничего же не держит теперь, совсем ничего…

– И отец держит, и мать, и брат, – был ответ, – как корни дерева держат. Потому, прости, не могу.

«А ещё лесопильня!» – хотелось выкрикнуть Руте, но промолчала. Поняла, С Тарнумом ей из Лучистого да Заливного не вырваться. Никогда.

[2]

О том, что Ламанда пропала, Руте сообщил Нин. Глаза у парня горели, прокричал с порога, впустив веер снежинок: