Душенька была ровна в общении со всеми обитателями Неспящей, никого не выделяя и ни с кем не сближаясь особо. Но иногда можно было заметить, как, светлая и радостная, она словно ненароком успевает перемолвиться парой слов с Ноэминь, разминувшись с ней в коридоре или проеме двери:

– Ты в порядке? – приглушенно, касаясь широкого рукава из черного шитья.

– Я счастлива, Вета, я очень счастлива! Кажется, я забыла, как люди дышат, – захлебывающимся шепотом.

Душенька улыбалась в ответ и теплым, неспешным жестом гладила пышные, вечно недорасчесанные цвета шампанского волосы Ноэминь.

В отличие от своих неприлично счастливых в устойчивой парности друзей Вета всегда была одна. Однажды было тихо и коротко озвучено, что у нее случилась какая-то банальная, но не ставшая от этого менее тяжелой история – из тех, что можно описать выражением «выйди замуж и зайди как положено». После этого никто к этой теме не возвращался.

– Ты знаешь, что я наблюдаю за тобой иногда, когда ты варишь кофе?

– Конечно, знаю, – с улыбкой. – Половицы в коридоре скрипят под твоим весом, а еще у тебя при ходьбе хрустят щиколотки.

– Люблю смотреть, как ты движешься. У тебя красивые жесты.

– «Просто ты ко мне необъективно относишься», – мастерское подражание героине новогоднего фильма.

– «Еще как. Еще как необъективно», – неотрывный взгляд, слегка расширенные влюбленные зрачки.

– Почему ты так смотришь?

– Я жалею, что не скульптор: твои плечи нужно ваять в камне, – блаженная улыбка и польщенный смех в ответ. – Знаешь, природе вообще не часто удается создать красивый плечевой пояс – такие тонкие ключицы, совершенный изгиб!

– Ты меня смущаешь! – протестующие жесты и попытка сменить тему: – Мне как-то попалась статья о слепой женщине-скульпторе, так она одной рукой ощупывает натурщика, а другой ваяет. Она сказала, что, по ее мнению, зрение сильно мешает чувствовать чужое тело, текстуру материала, мельчайшие детали. Пальцы «видят» гораздо больше, чем глаза.

– Тогда, может быть, нам стоит завязывать глаза и трогать друг друга?

– Ты и так часто закрываешь глаза, даже голову слегка поворачиваешь в сторону.

– Я слушаю, как ты дышишь.

– И что ты слышишь?

– Как ты говоришь со мной.

– О чем?

– О любви.

Примерно три-четыре раза в год Неспящую, которая и без того напоминала приют беженцев, посещал кочевник по духу, настоящее перекати-поле в мире людей. Не привязанный ни к чему и ни к кому, он был единственный в своем роде, и имя ему было Леонид.

Очень высокий, с дверь ростом, путешественник с темным длинным «хвостом» в отличие от своего спартанского тезки никем не правил и не вел сражений, но все время стремился душой на Ближний Восток, неоднократно удалялся в Турцию, наследующую Османской Империи, перебираясь затем в Грецию… С него почти никогда не сходил золотой южный загар, а нос все время был заострен от стабильного, но ставшего привычным недоедания. После каждой следующей поездки он говорил все больше нараспев, и от него все явственнее пахло тхиной и хамоном. За это его прозвали Левантийцем и обнимали особенно долго, чтобы надышаться пахучим жаром Средиземноморья. Душенька, услышав это прозвище, рассудительно, но при этом смешливо сказала:

– Нет, это излишне поэтично, согласитесь. Леонид у нас скиталец и минималист, надо называть его как-то по-домашнему, Левантий, например!

– Единогласно! – прокричал Рудольф через несколько минут общего смеха и сбивчивых восклицаний и комментариев.

Леонид только качал головой и театрально воздевал глаза к потолку, но не возражал особо против лексических игр со своим именем.