Через оптические линзы видно было, как всё происходило в результате огнестрелов.

Нажатие на спусковой крючок – и один из пулемётчиков дёрнулся и упал, словно его сбили с ног. Напарник же удивлённо посмотрел на него, не понимая, что с ним – звук моего выстрела поглотил глушитель, – хотел что-то сказать, потянулся рукой к раненому, но свалился сам, поражённый пулей в область шеи, немного ниже левого уха, приблизительно в сантиметре от сонной артерии.

Ефрейтор Капустин залёг возле пулемёта – с этой точки можно было обстреливать почти всё окружающее пространство, – а четверо пошли дальше.

Снежный заряд повторно ослепил меня секунды на две или три, а когда зрение восстановилось, я увидел, как Лошкарин и Воронцов бегут к складу, как они подбежали к ближней стене и, скользнув вдоль неё, поочерёдно проникли внутрь, открыв одну из дверей, правую относительно моей позиции.

Днём противная сторона не запирала двери ни изнутри, ни снаружи, в чём мы убедились за время суточного наблюдения.

В те же самые мгновения Флеганов и Голованин через окна забросали гранатами караульное помещение и заняли оборону, взяв под прицел зоны по обе стороны от себя. Они были ниже моей позиции, и я хорошо видел каждое их движение.

Внутри склада четверо из обслуги делали какую-то работу. Заслышав взрывы и увидев чужаков, один из них схватился за оружие, но был опережён: две автоматные очереди, и со всеми четырьмя было покончено.

Убедившись, что в складских помещениях больше никого нет, Лошкарин и Воронцов оставили под настилами, загруженными взрывчаткой и снарядами, бомбы с взведённым часовым механизмом и выскочили наружу.

В этот момент из-за склона горы показались трое охранников, бежавших к арсеналу. Одного автоматной очередью наповал срезал сержант Голованин, ещё одного – ефрейтор Капустин из захваченного пулемёта. Создавалось впечатление, что крупнокалиберные пули размозжили голову человека на части – красные фрагменты полетели во все стороны.

Третьего свалил я одиночным неслышным выстрелом, опять же не смертельным. Он уже направил автомат на Голованина и, видимо, начал придавливать спуск, но за долю секунды я опередил его; пули, выпущенные им во время падения, ушли в небо.

Подготовительная работа была выполнена, и предотвратить её последствия не могли уже никакие силы.

Командир по рации дал приказ отходить и подал знак рукой, и все пятеро цепочкой устремились в направлении моей позиции; Флеганов бежал первым, Лошкарин – замыкающим. Я видел их разгорячённые лица и сверкающие глаза.

Когда они преодолели половину расстояния, возле склада показались ещё двое охранников. Оба вскинули стволы и открыли огонь по убегавшим «хауфер нами» – «мягким лапам», как сирийские боевики называли наших спецназовцев за умение незаметно просачиваться сквозь позиции противника.

Несколько пуль просвистели рядом со мной. С визгом ударило по склону слева, на расстоянии вытянутой руки.

Я сразу поймал в прицел первого вражеского бойца, но в этот миг меня ослепил ещё один заряд снега. С секундной задержкой всё же я сделал два выстрела, получилось в определённой степени наугад, интуитивно, но тем не менее мне удалось положить обоих, угодив им по ногам, в область бёдер.

Едва Лошкарин и остальные «мягкие лапы» скрылись за скалой, возвышавшейся метрах в восемнадцати позади меня, раздался такой грохот, что задрожали горы, и над складом взвился гигантский огненный шар.

Машинально я припал к выемке за камнями, служившими мне бруствером. И тут же над укрытием пронеслась ужасная ударная волна, поднявшая град мелкого щебня; казалось, что она снесёт меня с позиции и сдерёт обмундирование вместе с кожей.