После блестящей юридической победы новые члены Имперской традиционной сангхи3 возвели собственный храм на берегу Каспия, который они неизменно именовали Гирканским морем. В центре святилища с дорической колоннадой греко-буддисты установили выкрашенную в синий двухметровую копию Геркулеса Фарнезского. Тщательно воспроизведя мускулатуру античного героя, нанятый ими скульптор весьма вольно обошелся с его физиономией и половыми органами: характерную для греков курчавую растительность на лице он заменил на залихватски закрученные вверх усы, а на месте пигмейского отростка поместил внушительный лингам, развеивающий любые сомнения в божественном величии героя. Обновленный олимпиец стал похож на русского борца Ивана Поддубного с зажатым между ног зарядом от гранатомета РПГ-7. Эту статую сектанты нарекли защитником буддийского учения Ваджрапани и раз в месяц устраивали в соседнем городе Лагани театрализованное представление для детей, повествующее об одном из двенадцати подвигов могущественного бодхисаттвы.

Поскольку никакого интереса для туземного населения они не представляли, вскоре в Автономии угасло всякое любопытство к еще одной странной секте. А вот на территории остальной страны их деятельность, наоборот, набирала обороты. Получив статус исконной имперской конфессии, греко-буддисты сразу же понаоткрывали в крупных городах официальные «молельные дома» с храмовыми гетерами, официальной задачей которых было проведение «индивидуальных обрядов» для «единоверцев». Конечно же, все обряды гетер, а по документам – откомандированных послушниц прикаспийского монастыря, осуществлялись на безвозмездной основе, если не считать добровольных пожертвований на строительство пагод и иных культовых сооружений. В итоге поток называвших себя греко-буддистами посетителей не иссякал, как и золотой ручеек в карманы шишек из стольного опричного приказа, крышевавшего столь прибыльное предприятие. Но все это относилось к той категории чужих дел, в которые заботившийся о целостности своих конечностей Степан Ильич предпочитал не соваться.

За горячим чаем (не молочный настой из опилок, которым привык утолять свою жажду местный люд, а изысканный уишаньский Да Хун Пао) Степан Ильич и Гурхан Лама обсуждали положение дел. Они познакомились очень давно – вскоре после того, как увешанного наградами ветерана Чикагского побоища и Приштинской резни внедрили в ряды лютующей в московском чайнатауне китайской триады. Унаследованная от казахских предков внешность, склонность к языкам и чудовищная жестокость быстро принесли бывшему уряднику авторитет, позволивший вначале возглавить преступный клан, а затем объединить под своим началом все азиатские группировки Империи. Поддерживавший с ним связь Степан Ильич очень уважал своего секретного сотрудника, ежедневно рискующего жизнью во имя Государя («Да и как не поддержать коллегу, который не прочь поделиться прибылью от нелегального бизнеса с куратором?»). Почетную пенсию постаревший Сан Саныч встретил в статусе Гурхан Ламы, управляющего буддийскими владениями Государя.

– Что написал мой зам?

– Говорит, что у вас тут обосновались православные буддисты. Проповеди читают, смущают народ еретическими заявлениями. Считают, что Будда признан церковью святым, а значит, поклоняться ему могут и христиане.

– Достопочтенный Викпе указывает на кого-то конкретного? – мягко спросил Гурхан Лама, подливая ароматный чай в миниатюрную пиалку опричника.

– В доносе он назвал смутьяна по имени. Яван Гелюнг. Русский.

– Русский? Ну что у нас за народ-то такой… – Гурхан Лама с горечью покачал головой. – В кого не ткнешь, все сплошь бунтовщики да лихие люди: что христиане, что язычники. А тут еще и смешали все в кучу. Что делать с ним будешь?