Увы, такая аналогия порочна в своей основе и не имеет никакого научного обоснования. Во-первых, почти во всех видах спорта для того, чтобы достичь феноменальных результатов, требуется успешная работа мозга, а не только мышц. Во-вторых, никаких особенностей мозга знаменитых ученых и философов обнаружить не удалось. Скажем, по размерам и форме черепов они вполне обыкновенны.

Говорят, например, будто Альберт Эйнштейн – непревзойденный гений, эталон ученого. Но это всего лишь результат популяризации его имени, эффект рекламы. При всем уважении к его замечательным достижениям, надо помнить, что они приходятся на его молодость и стали результатом свободного творчества (тогда он служил в патентном бюро и наукой занимался в часы досуга).

Обладай он врожденной гениальностью, то и в дальнейшем, получив великолепные возможности для творчества, он проявил бы себя как великий мыслитель и физик. Этого не произошло. Немало ученых совершили значительно больше, чем он, открытий, причем в разных областях знаний, тогда как Эйнштейн был более или менее узким специалистом.

Вот и В.И. Вернадский врожденным гением не был. Подобно А. Эйнштейну, в детстве он не блистал успехами в учебе, не был «вундеркиндом» (у них-то врожденные качества проявляются наиболее ярко), а в молодости сетовал – в дневнике – на свою бездарность. Пример его жизни и творчества показывает: нет никаких доказательств врожденной гениальности (во всяком случае, в научной и философской деятельности).

Можно возразить: но ведь у него были видения необычайные, он провидел будущее, и после этого совершил замечательные научные открытия. Не означает ли это, что ему открылся, как теперь порой говорят, канал «космической информации»? Или другой вариант: во время болезни у него пробудился мощный поток подсознания и проник в область рассудка, открывая новые возможности для познания. Так в медитации, отрешаясь от земных забот и переходя в измененное состояние сознания, человек постигает высшие истины…

На мой взгляд, «вещие сны» Вернадского остаются вне таинственных явлений психики уже потому, что сам он ни на какие мистические откровения не ссылался. Однако вполне вероятно, что ему в научном творчестве помогли эти видения на грани жизни и смерти. Он вдруг осознал свои возможности и то, как можно их реализовать, к чему надо стремиться, как плодотворно и достойно использовать бесценный дар – жизнь.

В ясновидение он не верил. Понимал, что предвидится не будущее, которому суждено непременно свершиться, а одна из возможностей. Но уже одно то, что ему открылась ясная цель, вызывало прилив творческой энергии, стремление добиться успеха.

Но почему на ученого оказало благотворное воздействие именно сновидение? Неужели он, находясь в здравом уме и твердой памяти, вполне здоровым, а не тяжело больным, не мог осознать, прочувствовать то же самое?

Вполне возможно, ему приходили в голову подобные мимолетные мысли. Но их быстро вытесняли другие, актуальные, связанные с текущими заботами, конкретной работой. Во сне, да еще во время болезни, все это отошло на дальний план, а высветилось, причем ярко, в виде реальных образов, то, что он мог бы свершить.

Вернадский, судя по его признаниям в дневниках, имел склонность к мистическому самоуглублению. Однако он рано понял, что такое мировосприятие противостоит рассудочному научному творчеству. «Мы говорим в науке, – писал он, – о строгой логике фактов, о точности научного знания, о проверке всякого научного положения опытным или наблюдательным путем, о научном констатировании факта или явления, об определении ошибки».