– Что-то ты сегодня тихая, – начала Аня вдруг, – у тебя все хорошо?

– Да не обращайте на нее внимания, – махнула рукой Татьяна, – ей от Марьи Петровны уже с утра попало, подносы барские пороняла. Ой, и шуму наделала, Марью Петровну чуть удар не хватил.

– Да ладно тебе, – чуть не плача, сказала Катерина, – Марьюшку больно жалко, перепугалась она сильно.

– Ох, наша Марья Петровна, – с нежностью покачала Аня головой, и, как бы встрепенувшись, продолжила, – Татьянушка, заплети мне в косу эти ленты, как ты умеешь. – Подошла к зеркалу и, взяв в руки светло-зеленую и темно-зеленую ленты, села перед зеркалом и начала сама себе волосы расчесывать. Татьяна, подойдя к ней и взяв ленты, стала от самой макушки как-то интересно переплетать волосы то одной лентой, то другой. И так это ловко у нее получалось, что, когда она закончила, получилась очень красивая коса: большая с рисунком из ленточек. Закончив работу, Татьяна взяла маленькое зеркало в красивом окладе с одной резной ручкой и поднесла его сзади, чтобы Аня смогла рассмотреть косу. Получив от Анны одобрение, она одним махом перелила из таза в ведро ту воду, которой окатили сонную Аню и пошла из комнаты. Катеринка прискоком побежала догонять Татьяну, прихватывая по пути полотенца и ночную рубаху Ани.

Когда они ушли, Аня, встав с пуфа, так потянулась руками вверх, что поднялась на цыпочки. Опустив резко руки вниз и громко и весело выдохнув, она подбежала к окну и подставила лицо яркому солнышку.

– Анюнька! – услышала она со двора радостный восклик, – спускайся, завтракать будем вместе. Открыв глаза, она увидела машущего руками отца и, как всегда, скачущих вокруг него трех гончих. Он к ним относился с особой отеческой теплотой, они это чувствовали и платили ему верной нежностью.

Аня весело выскочила из своей спальни, и почти вприпрыжку сбежала с лестницы вниз. На ее шумный бег уже собрались радостные собаки, встречая ее скулением и прыжками. Вошел в дом и не поспевающий отец. Чтобы прекратить баловство разыгравшихся собак, которые чуть не валили Аню с ног, ему было достаточно кашлянуть с недовольством, и они виновато разбрелись по сторонам.

Крепко обняв любимую дочурку и поцеловав ее в лобик, он спросил ее, как спалось и не приснилось ли ей чего страшного. «Надо же, как будто знает», – подумала Аня и не стала тянуть с ответом,

– Снилось, тятенька, какая-то неразбериха и суета одна, но, когда я проснулась, благодаря такому ласковому солнышку, настроение сразу стало великолепным.

– Ну и на том хорошо, – облегченно вздохнул Иван Гаврилыч и, обняв за плечо Аню, повел ее на террасу, – ты же не против опять позавтракать на улице? Там такая погода чудная. Не хочется упускать момент.

– Конечно же, не против, – сказала Анна и широко улыбнулась. В ответ отец прижал ее еще сильнее, и так они и вышли на террасу.

Выйдя на улицу, они остановись, чтобы полюбоваться видом. Все существовало как будто само по себе, и деревья росли так свободно, словно их никто не сажал, и хозяйственные постройки, сами выросли как грибы из ниоткуда, и люди, занимающиеся дворовыми работами, сами знали, куда им идти и что им делать. Но при этом во всем чувствовалась хозяйская волевая рука, которая была и указом, и помощью, и защитой.

– Барин, чего двери загородил, подносы сам хочешь таскать? – Вдруг прервала Марья Петровна Анины размышления о хозяйстве. Так с барином можно было разговаривать только ей.

– Прости, прости, хозяюшка, не подумал я, – стал оправдываться Иван Гаврилыч перед своей крестьянкой, будто нашаливший малец перед матерью. Марья Петровна в этот момент хладнокровно прошла до стола и поставила тяжелый поднос. Обернувшись и утерев лоб рукавом, она с открытой и нежной улыбкой ответила: