Он повернул за угол на Келли-стрит. Слева виднелись трехэтажные дома, справа – горбатые силуэты запаркованных авто, а вокруг него, под ним и над ним слышался тонкий, рвущий уши визг, дикий бессловесно-волчий клич ветра, который врывался в него, поднимал его вверх и швырял вниз, гнал мимо возвышавшихся над ним сугробов, которые намело над стоящими автомобилями. Визг был настойчивым и беспощадным. «Кто ты такой, Майкл Делвин, – вопрошал этот голос, – чтобы тягаться со мной?»

Он посмотрел вверх и увидел перед собой преграду. Гигантский вяз упал на землю, перегородив двор перед одним из домов. Дерево рухнуло по ветру, смяв изгородь, проломив крышу стоящего возле авто и дотянувшись до противоположной стороны улицы. Ветви его вздымались к небу, словно протестуя. Мертвый ствол заносило снегом. Стекла разбитой машины рассыпались, и снег занес сиденья. Мальчик подумал: если бы это дерево упало не на машину, а на меня, я бы погиб.

Святый боже.

Он протиснулся сквозь рыхлый, по пояс, снег между двумя автомобилями, пересек улицу, перерезанную убитым деревом, и добрался до торца здания арсенала. На убежище не тянет. За окнами в решетках располагался боксерский ринг, дюжины старых джипов и нацгвардейцы, которых в народе называли «воскресными воинами». Но стены возвышались над улицей шестью запретными этажами, и при этом ни одной двери, куда можно было бы войти. Мальчик заметил, что медные водостоки арсенала оборваны. Высоко над землей сквозь их распоротые швы свисали иглы гигантских сосулек, бросивших вызов ветру. Они были толстые и мускулистые, не меньше фута у основания, и острые, как копья, внизу. Майкл Делвин вспомнил фотографии сталактитов из энциклопедии – те были серыми и мертвыми, и сосульки выглядели столь же примитивными, древними и зловещими. И все они целились прямо в него.

Он оторвал взгляд от сосулек и поплелся дальше, в который раз пожалев о том, что у него нет наручных часов. «Похоже, что прошло уже несколько часов с тех пор, как я вышел из дома, – подумал он, – а может, и минут. Я действительно не знаю, а буре вообще время неведомо». Он подумал: вот же идиотизм. А что, если церковь окажется закрытой? Что, если отец Хини взглянет на эту бурю и примет решение отслужить мессу в одиночку, не выходя из дома? Что, если электричество отключат и алтарь останется без освещения? А что, если упадет еще одно дерево или сосулька-монстр – и прямо на меня? Без всякого предупреждения. Никто не крикнет: берегись, паренек! Это просто случится, и все. И он останется лежать в сугробе, и рядом ни собаки, ни друга, ни кого-нибудь из лагеря старателей. Маме придется меня похоронить, и она останется в полном одиночестве. Или я стану калекой, обузой для нее и всех остальных. В одном из рассказов Джека Лондона старатель сломал себе ногу в бурю и его лучшему другу пришлось последовать закону тропы – выстрелить ему в голову. Иначе погибли бы оба.

Сторонясь громоздящихся снежных куч, Майкл представил своего отца в снегах Бельгии. Немцы тогда убили много американцев в сражении, которое называли Битвой за выступ. Несколько тысяч. Он видел отца одетым по полной форме, в каске и тяжелых ботинках, с ружьем в руках, а снег несся еще сильнее, чем в эту бурю в Бруклине, и завывал ветер, и где-то в слепящей буре поджидали проклятые немцы: может быть, совсем близко, как Мак-Артур-авеню, как синагога. Невидимые. Скрытые. Готовые убить. Думал ли Томми Делвин о том, чтобы повернуть вспять и убежать домой? Конечно нет. Он не был поганым трусом. А был ли с ним его друг? Или он был один в тот момент, когда его подстрелили и его красная кровь пролилась на белый снег? Онемели ли у него руки и ноги, прежде чем он был убит? Плакал ли он? Слышал ли волчий вой? Думал ли о маме? О квартире под крышей дома на Эллисон-авеню? А о синем костюме? А думал ли он обо мне?