– Разумеется.

Тихо постукивая шляпой по левому бедру, Страффорд рассеянно огляделся по сторонам. Всё казалось каким-то нереальным: и эта большая квадратная комната, и высокие книжные шкафы, и пышный, но выцветший турецкий ковёр, и расстановка мебели, и столь аккуратно разложенное тело с открытыми и подёрнутыми плёнкой глазами, бесцельно глядящими куда-то вверх, как будто хозяин их не умер, а, растерявшись, погрузился в размышления.

А по другую сторону трупа стоял человек в отутюженных брюках, клетчатой хлопчатобумажной рубашке и искусно завязанном галстуке-бабочке, с офицерскими усами, холодным взглядом и бликом света из окна за его спиной, мерцающем на черепе, туго обтянутом загорелой кожей. Всё это казалось слишком театральным, особенно в лучах этого неестественно яркого белого сияния, проникающего снаружи. Слишком всё это походило на последнюю сцену какой-нибудь салонной мелодрамы, когда занавес вот-вот опустится, а публика уже готовится аплодировать.

Что произошло здесь прошлой ночью, что привело священника к смерти и увечью?

– Вы приехали из Дублина? – спросил полковник Осборн. – Рискованная поездка, могу себе представить. Дороги нынче, как стекло. – Он сделал паузу, приподняв одну бровь и опустив другую. – Вы ехали одни?

– Ко мне поступил телефонный звонок, а я как раз был здесь неподалёку. Гостил у родственников.

– А-а. Вот оно что. Как, ещё раз, вас зовут? Стаффорд?

– Стр-р-раффорд, с буквой «р».

– Извините.

– Не волнуйтесь, ту же самую ошибку совершают все.

Полковник Осборн кивал, хмурился и размышлял.

– Страффорд, – пробормотал он. – Страффорд… – Он глубоко затянулся сигаретой – явно пытался вспомнить, где и когда слышал эту фамилию. Детектив не оказал ему в этом никакой поддержки.

– Скоро прибудут ещё люди, – сказал он. – Наряд полиции. Судебно-медицинская бригада. А также фотограф.

Полковник Осборн в тревоге уставился на него:

– Из газеты?

– Фотограф-то? Нет, что вы – из наших. Произвести фотофиксацию… э-э… места преступления. Вы его вряд ли вообще заметите. Но эта история, вероятно, появится во всех газетах, знаете ли, и попадёт даже на радио. Этого не остановить.

– Пожалуй, да, – мрачно согласился полковник Осборн.

– Конечно, каким именно окажется её содержание, предстоит решить не нам.

– Как это?

Страффорд пожал плечами:

– Уверен, вы не хуже меня знаете, что у нас в стране в газеты не попадает ничего, что не было… как бы это сказать… подвергнуто проверке.

– И кто же проводит эту проверку?

– Власти предержащие. – Детектив указал на труп, лежащий у их ног. – В конце концов, убили ведь не кого-нибудь, а священника.

Полковник Осборн кивнул, двинув нижней челюстью вбок, словно что-то жевал.

– Насколько я понимаю, новость же может и не пройти проверку. Чем меньше сведений об этом просочится наружу, тем глубже будет моё удовлетворение.

– Да. Возможно, вам повезёт.

– Повезёт?

– Может, этот факт вообще не попадёт в газеты. В том смысле, что обстоятельства могут… скажем так, замести под ковёр. В этом нет ничего сверхъестественного.

Полковник не уловил иронии последнего замечания. Замалчивание скандалов было не столько чем-то сверхъестественным, сколько нормальным положением вещей. Он снова глядел на труп.

– Жуткое дело, однако. Одному богу известно, что скажут соседи.

Он ещё раз искоса взглянул на детектива тем же вопросительным взглядом.

– Страффорд, – сказал он. – Забавно, я-то думал, что знаю все семьи в этих краях.

Он, конечно же, имел в виду все протестантские семьи, как прекрасно понимал Страффорд. Протестанты составляли пять процентов населения ещё относительно молодой республики, и из этого числа лишь небольшая часть – «лошадиные протестанты», как их насмешливо прозвали ирландцы-католики, – до сих пор умудрялась цепляться за свои поместья и жить более или менее так же, как жили до обретения независимости. Поэтому едва ли удивительно, что все они либо были знакомы друг с другом, либо, по крайней мере, знали друг о друге через сложную сеть родственников, свойственников, соседей, а также целый легион давних врагов.