– Они? – переспросил Страффорд, приподняв брови.

– Они. Он. Не знаю. Подобное часто приходилось видеть в старые времена, когда они боролись за свою так называемую свободу, а сельская местность кишмя кишела головорезами всех мастей. Насколько можно судить по этому досадному происшествию, то, должно быть, кто-то из них по-прежнему рыщет по округе.

– Так вы думаете, что убийца – или убийцы – проник сюда снаружи?

– Ну что же вы, ради бога, мил человек, ну не думаете же вы, будто такое мог совершить кто-то из домашних!

– Значит, в дом кто-то вломился? Есть ли следы силового вторжения – разбитое окно, сломанный дверной замок?

– Не могу знать, не проверял. Разве это не ваша работа – искать улики и так далее?

Полковнику Осборну на вид исполнилось около пятидесяти, он был худощав и мускулист, со щёточкой усов под носом и колкими, льдисто-голубыми глазами. Он был среднего роста и выглядел бы ещё выше, если бы не явная колченогость (возможно, сардонически подумал Страффорд, заработанная именно в ходе всех этих выездов на псовую охоту) – так что передвигался он странной походкой, как-то вперевалку, словно орангутан, у которого что-то не в порядке с коленными суставами. На нём были начищенные коричневые туфли, трикотиновые брюки с остро утюженными стрелками, твидовая охотничья куртка, рубашка в клетку и пятнистый галстук-бабочка приглушённо-синего оттенка. От него пахло мылом, табачным дымом и лошадьми. Также он сверкал лысеющей макушкой, а несколько прядей песчано-рыжих волос, густо намазанных маслом и яростно зачёсанных с висков, сходились на затылке в своего рода заострённый хохолок, похожий на кончик хвоста какой-нибудь экзотической птицы.

Он участвовал в войне, будучи офицером Иннискиллингского драгунского полка, и совершил нечто примечательное под Дюнкерком, за что был награждён медалью.

Словом, полковник Осборн казался весьма типичным представителем своей породы. Породы, с которой Страффорд был хорошо знаком.

Странно, подумал он, что человек тратит время на то, чтобы так тщательно приодеться и привести себя в порядок, в то время как на полу его библиотеки лежит труп зарезанного и кастрированного священника. Но, конечно, формальности необходимо соблюдать, каковы бы ни были обстоятельства: скажем, во время осады Хартума послеобеденный чай пили каждый день, причём зачастую – на открытом воздухе. Таков уж был кодекс класса, к которому принадлежал полковник – равно как и Страффорд.

– Кто его нашёл?

– Моя жена.

– Понятно. Она сказала, что он так и лежал со скрещенными руками?

– Нет. На самом-то деле я его привёл немного в божеский вид…

– Понятно.

Чёрт возьми, подумал он. Чёрт возьми!

– Но вот руки сложил ему не я – это, должно быть, миссис Даффи. – Он пожал плечами. – Вы ведь их знаете, – тихо добавил он с многозначительным видом.

Под «ними», как понял Страффорд, он, конечно же, подразумевал католиков.

Теперь полковник достал из внутреннего нагрудного кармана пиджака серебряный портсигар с монограммой, нажал на защёлку большим пальцем, откинул крышку и протянул ему два полных аккуратных ряда сигарет, перехваченных эластичным ремешком. Марка «Синиор сервис», автоматически подметил Страффорд.

– Не желаете закурить?

– Нет, спасибо, – сказал Страффорд. Он всё ещё рассматривал труп. Отец Том был крупным мужчиной с широкими плечами и грудью колесом. Из ушей у него торчали клочья волос: поскольку священники не вступают в брак, то обычно пренебрегают такими вещами, подумал инспектор. Это натолкнуло его на дельную мысль:

– А где она сейчас, – спросил он, – ваша жена?

– А? – Осборн на секунду уставился на него, извергая из ноздрей два облака сигаретного дыма. – Ах да. Она наверху, отдыхает. Я велел ей выпить рюмку бренди и портвейна. Можете себе представить, в каком она состоянии.