Затем, когда я понимаюсь по нефу и прохожу под орган часовни, расположенный особым образом в пространстве над дубовым клиросом, я вижу в восточном углу часовни, над алтарем, огромную картину. Это «Поклонение волхвов» фламандского художника Петера Пауля Рубенса. Три мудреца смиренно подносят свои дары младенцу – Христу, которого показывает им его святая мать. Воздействие от размещения подобной картины прямо над высоким алтарем часовни заставляет меня думать, о том, чему именно меня призывают поклониться. Младенец ли это Иисус, Спаситель Мира, с такой теплотой изображенный в драматической манере барочного стиля Рубенса? Или меня приглашают почтить само произведение искусства, столь известное и великолепное творение европейской художественной традиции? Так или иначе, мое внимание привлекают эстетические свойства картины: богатые красные одеяния ближайшего царя, золотые одеяния стоящего за ним, пурпурные одеяния стоящего позади. Все они находятся в ярком контрасте с нежной плотью совершенно обнаженного младенца. Это уязвимое, слабое существо оказывается в свете, и все взгляды на картине прикованы к нему, как и мой взгляд зрителя. Я становлюсь частью сцены, чувствуя то же смирение, которое испытывают даже мудрецы перед реальностью божественного. Произведение искусства переносит меня в мир воображения и преподносит мне в форме прекрасного символа весть о реальности.

Созерцание картины заставляет меня думать, что теперь часовня столь же связана со своего рода светской религией искусства, сколько с христианской религией. Воздействие продолжается, когда я остаюсь, чтобы послушать вечерню: облаченные в одеяния благоговейные хористы заполняют великолепными гармониями мрачный свод, гармониями столь утонченными, что они кажутся в той же мере восхвалением музыкального искусства, сколь и религиозных верований христианства, скрытых где-то под аккордами и словами. Для меня, буддиста, посещение подобной службы, совершенная ее красота – это внезапное напоминание о важности искусства в религиозной жизни, нечто выходящее за пределы ограничений вероучения и веры. А затем они снова начинают петь, и мое сердце ненадолго возносится на вершины блаженства этой красотой, все мысли остаются позади, и на мгновение я попадаю в измерение божественной чистоты, не слишком отличающееся от состояний медитативного сосредоточения, которые я периодически испытываю на ретритах.

Покидая часовню, я размышляю о том, в какой мере являюсь наследником красоты и богатства европейской художественной традиции, имеющей многовековую историю и восходящей к архитектуре и литературе античной Греции. Сангхаракшита не упоминает об этом в своих эссе, но западные буддисты находятся в особой ситуации, и его идея «религии искусства» помогает это понять. Вероятно, все мы, воспитанные в западной культуре, обнаруживали, что в определенные моменты нас трогали или вдохновляли музыкальный фрагмент, стихотворение или картина, созданные в контексте традиций западного искусства. В то же самое время мы решили стать вдохновенными и даже успешными практиками азиатской религиозной традиции, которая дошла до нас во всей своей полноте с изначальными сутрами, тангками и хайку. Конфликт вдохновения и влияний – хороший вызов: как нам справиться с противоборствующими побуждениями наших эмоций?

Размышляя обо всем этом, я иду по Трампингтон-Роуд, направляясь в Музей Фицуильяма, впечатляющее неоклассическое здание из голубино-серого известняка, похожее на Британский музей в Лондоне, но меньшее по размеру. Я поднимаюсь по широким ступеням, прохожу между высокими колоннами в резную галерею. Даже само здание – памятник венценосной викторианской самоуверенности. Внизу, за саркофагами и керамикой, я внезапно встречаю фигуру Будды в полный рост. Это китайская скульптура Гуаньиня XIII века, сидящего в позе «царской расслабленности». Он опирается на одну руку, а другая рука покоится на поднятом колене. Хотя деревянная статуя побилась и обветшала, у нее не хватает ступни и руки, лицо и поза потрясают. Его взгляд сияет спокойствием и живостью, на лице почти светится улыбка. Тело расслаблено и лишено напряжения – его круглый живот указывает на изобильное