Пока Михаил, занимался Силантием, Сергей вышел и вернулся с керосиновой лампой, раскочегарив ее на радость детишкам, лижущим активно с посвистом и сопеньем леденцы. Лампа осветила убогое жилище и установленная на кухонном столе, сияла рукотворным солнышком, наполнив избенку уютом и разогнав сумрак по углам.

Михаил подозвал Сергея и попросил его подежурить у входных дверей, чтобы кто-нибудь из домочадцев не ворвался неожиданно и не помешал психотерапии. Тот кивнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь, шепнув, проходя мимо печи, ребятишкам:

– Сидите тихо, как мышки, пока не разрешат спуститься. Хворь из папани вашего дядя Миша выгоняет, чтобы снова видеть мог. Хорошо?– и ребятишки замотали русыми головами, отползая от края печи. Им было очень жалко тятьку, вдруг ставшего таким беспомощным и, чтобы он стал снова прежним, готовы были на все что угодно. А тут леденец дали и просят всего лишь помолчать на печке. Сергей вовремя занял пост у входных дверей, заявилась хозяйка и пришлось ей шепотом объяснять, с подоспевшей Надюшкой, суть происходящего.

Услышав о "дохтуре" Дуняша заревела белугой и ушла в коровник, где и прохлюпала носом вместе с Надюшкой, пока им не разрешили войти в дом.

Михаил снова нырнул в сознание сонное Силантия, а тот все полз и полз, цепляясь скрюченными пальцами в замерзшую грязь…

– Сплошной мрак у тебя, Силантий Потапович – это от непонимания происходящего и обид не высказанных. Вот и видеть ничего больше не хочешь, кроме грязи этой,– Михаил присел рядом с ползущим, вышвырнув из сна ночь и осень. Небо заголубело и зазеленела травка, колеблемая теплым ласковым ветерком.

– Ты, ведь, Потапович, знать хочешь, как и за что такое с тобой приключилось?– Михаил похлопал ползущего Силантия по плечу и тот поднял голову, взглянув на него вполне нормальными глазами.

– Хочу,– прохрипел он надсадно и сел, оглядываясь по сторонам.

– По грехам наказует Господь,– вздохнул Михаил.– Вспомни, Силантий Потапович, скольких людей ты обидел в кулачных потасовках? Сколько скул свернул, изувечил, убил?

– Не от зла было, то…– попробовал оправдаться Силантий.

– От любви к ближнему, стало быть? Молчишь? А коль не от любви, то от зла и есть. Господь остановил тебя. Непотребно жил ты, Силантий Потапович.

– Я честно бился и аки тать со спины в потемках сроду не напал ни на кого. От разбойников добро купеческо охранял и озорства ради, в кулачных забавах участвовал. Велик ли грех, что так за него наказан?

– А как ты наказан? Жив, здоров. Зубы, правда, потерял передние и видеть не хочешь эту постылую жизнь, обидевшись на Бога. Но зубов ты чужих, только в тот день вышиб больше чем у тебя сроду было. Так, где наказание? Увещевание это, а ты не понял. А за что бит и кем? Спор промеж купцов о твоей крутости произошел и пари они заключили, по рукам ударили. А бил кто? Обиженные тобой ранее, твои же товарищи бывшие. Каждый в отдельности боялся тебя, а вот ненависть и неприязнь накопилась такая, что за полтину на брата серебром вышли в ночь, татями став. Это зло твое к тебе вернулось, накопившееся. Закон воздаяния, Силантий Потапович. Многие на тебя зло затаили и выплеснули в ответ, при случае подходящем. Вспомни, кого сможешь и попробуй попросить прощения у них. Сможешь или нет?– Силантий молчал и тогда Михаил прокрутил перед его мысленным взором десятки лиц окровавленных, с подбитыми глазами и разбитыми губами. Мелькнули и со свернутыми шеями, заставив Силантия скривиться в гримасе.

– Всех помню, но вины за собой не чувствую, потому как сзади не напал ни на кого. Честно дрался и сам получал в ответ. Так и жил бесхитростно,– упрямо сжал он губы.