Смутное время Денис Кунев

На протяжении веков природа остаётся последним вместилищем человеческой души, свидетелем сотворения любви и поражения греха, священным сосудом, в котором отражается и порочное, и целомудренное. В этой книге я постарался исследовать хрупкую, но нерушимую связь между стихией цивилизации и великой живой красотой, зарождённой ещё до нас. Между исковерканным мировоззрением современного человека и мудростью естественной силы, ещё не тронутой его рукою, проходит едва уловимая нить. В мирской суете мы утрачиваем способность отследить её, но, обретая гармонию, она вновь становится видимой, напоминая о том, что спасение от порока современности – не в попытках бегства, а в принятии окружающего мира, в возвращении к истокам…

Это поэзия саморефлексии, исповедь моего поколения через призму моего восприятия, заглядывающего в бездну собственных противоречий. Она не боится говорить о грязи: о лжи, предательстве, душевной дремоте, – но всегда указывает путь к свету через единственную ощутимую истину. Я постарался передать чувство борьбы двух самых неравнозначных сил – внутренней красоты и расширяющейся жажды возвышения, поэтому традиционные формы стихосложения нередко переплетаются с неологизмами, которые быстро входят в моду и так же быстро гибнут от голода во чреве времени – ибо всё наносное не выдерживает давления.

В каком-то смысле «Смутное время» – это попытка разбудить в читателе древнее, забытое, инстинктивное чувство благодарности за ту жизнь, которую человек самостоятельно отравляет. Связь остроугольного, меланхоличного, но честного прошлого, полного любви и верности, с обезличенным, приторным, доводящим до рвотных позывов настоящим явилась мотивацией для трагедии и, впоследствии, проблематикой не только моего творчества, но и ежедневного выбора миллионов: как поступать правильно, если потерян жизненный ориентир, если стержень, вокруг которого выстраивалось общество, отсох и отвалился, как рудимент? Ответ сокрыт где-то глубоко внутри; он зависит от нашей духовной энергии и некоторых метафизических свойств.

К тому, что происходит вокруг, я с недавнего времени стал относиться с определённой долей сатиры и чёрной комедии, что можно разглядеть во многих произведениях, однако не посмел (и, вероятно, не посмею никогда) не полагаться серьёзно, с возлагаемой данью уважения, на опыт ветеранов искусства: поэтов и мемуаристов,, эссеистов и прозаиков, драматургов и мыслителей, что проносили священное, незримое чувство – надежду – даже в периоды самых сложных нравственных потрясений, на этапах разделения мироустройства. Они не согнулись под валуном той ответственности, что возлагалась на их плечи, но которую игнорировали другие, не обожжённые тревогой за наследие люди, и смогли не только выстоять, но и победить в войне, о которой не принято говорить, ибо последователи искусства повсеместно носят на себе стигмы и терпят укоры тех, кто поднялся выше в общепринятой рабской парадигме.

Но искусству никогда не было свойственно развлекать рабов. Этого не случится и сейчас. Когда страна претерпевает смуту, в умах творцов рождается нечто великое, что затем накладывается на холст следующих поколений, но не теряет своих красок. Супротив, когда на Земле хаос, а сосуд умов заполняет новая идея «поднятия целины», сродни меркантильности, для великого попросту не остаётся места. Ум людей концентрируется на попытке достижения абсолютно успешной жизни. Не осознавая того, что этот вымышленный термин не имеет ничего общего с реальностью, люди повсеместно гибнут. Сколько непрожитых жизней, нерождённых книг, ненаписанных картин породило наше смутное время!

И откуда взялся этот новый, немыслимый жизненный вектор – калечить судьбы ради утверждения фантомных целей, идти по головам ради несуществующей сепии и похвалы тех, кому на тебя плевать? Возможно, всё началось, когда человек стал измерять жизнь стандартами, не предназначенными для его хрупкого душевного восприятия. Подменив дар внешними атрибутами, ложной иерархической системой, «новый свет» стал навязывать нам бесконечную гонку за одобрением – но разве это делает нас счастливее?

Мы тратим силы на погоню за тем, что в итоге не приносит умиротворения, оставляя за собой выжженное поле несбывшихся надежд. Мы предаем своих близких ради минутной выгоды. Очнитесь. Такого успеха нет, как нет достижимого пика и устремлённых взоров. Мы всегда остаёмся наедине со своей совестью, и только она знает настоящую цену нашим поступкам. Никакие достижения не заменят того, что окружало нас веками, никакой успех не купит душевного равновесия. Не существует счастья, построенного «на костях».

…Я занимаюсь поэзией, потому что меня тревожит настоящее; потому что теперь книги ориентированы на тех, кто не способен мыслить; потому что я чувствую связь со всеми поэтами своей Родины, которые были, есть и будут после меня; потому что Слово всегда было священно и его упразднение тяготит пророков. Я ззанимаюсь поэзией, потому что нет ничего более правдивого и откровенного, способного вызвать особое чувство, чем искреннее творение, вышитое на холсте; я занимаюсь поэзией, потому что смута пробуждает праведный гнев и взывает к священной войне, в которой не пали мои предки. Я занимаюсь поэзией, потому что мне есть что сказать.

Пусть эта книга станет напоминанием о том, что среди вражды и хаоса, вечной борьбы за самоутверждение, среди предательств, всё ещё существуют тихие леса, чистые реки и нетронутые звёзды, которые светят так же ярко, как и тысячу лет назад. Пусть она поможет читателю остановиться и задуматься – не о статусах, но о тех вещах, которые действительно важны. Возможно, тогда в чьей-нибудь жизни появится чуть меньше злости и чуть больше осмысленной любви к тому далекому миру, скрытому от наших взоров не по нашей вине.

– Денис Кунев

Ступает безмолвное утро по тёплой мирской синеве.

Ещё мир зарёю не блещет, и слышен заливистый гам:

Птенец неземного блаженства триерой плывёт по земле —

По чёрному бархату – в сад и, стыдясь, утекает в туман.

Родное воскресное утро! Настроенный колокол лёг.

Часы предвкушая моленья, он гневно свербит над рекой.

А там, за натопленной рощей, вспорхнул в горизонт огонёк,

Зачавший элей предрассветный с посаженной в небо чекой.

Я встал. На меня жёлтый сумрак уставил свои очеса.

Так редко бывает, и сладок час амока – судьбы вершить:

«Полноте, за радостью прятать век боли в глубоких весах!

Довольно притворной ливреей языческий чуб ворошить!»

Оконная рама разверзлась ветрами лугов и цветов,

И древний кадил разнотравья поднялся в пунцовую высь.

Я выпью ветра за победу, за праведный дар мертвецов,

За ноты хулы поколений, с которыми мы не сошлись.

Жемчужное тихое утро! Нет боли, и только мой взор

Вращает послед откровений, оставленный кем-то для жил.

Я молча сидел под бесшумной Фригией, зашитой в узор,

И не было злобы, с которой я добрую долю прожил.

Я думал о том, как всё в мире безумно и, всё же, легко,

Как может материя пасть под энергией мозга творца,

Как сила моя велика, но груз бремени несть тяжело.

Я думал о звёздах, о жарком дыхании полукольца.

Я думал о силе бессильных в движении грёз и частиц,

О том, что каскады раздумий приносят мираж и печаль,

И, главное, о человеке – судьбе с визигою десниц

В зависимости от вещи: объятия или меча.

Как долго я выдохи, вдохи всей грудью не делал, увы,

Латая гранатовый колер, что рвался от дел и словес,

Как долго старался запомнить прообраз великой мечты,

С которой я в детстве сражался, сжимая незримый эфес.

Чем дальше я взор устремлял свой, тем глубже садились уста.

Я думал о том, как врагами в миру обзавёлся без ссор…

А солнце уже поднималось, и длинной казалась верста,

Долину пронзая затишьем, пленяя холодный простор.

Я думал о прошлом, грядущем, о том, что сегодняшний день,

Должно быть, закончится также, как жизнь холостая моя.

Я думал о сломанных судьбах, о том, как сгорает сирень

В ристалище полуобамана, обиду на правду тая.

Звон колокола продолжался, и вот, оглянувшись на мир,

Я новой волной окаймил вдруг и церковь, и травы, и сад.

За церковью – море, за морем – кровей золотой эликсир,

И, кажется, новое время по Данте скандирует ад:

«Повсюду, куда не подайся, глаголет могильный мандат:

Час ужаса нас миновал, но прорезался на кандалах.

И что не досталось убийце, закрыл своим телом солдат,

И что не осталось младенцу, пролилось в степных облаках».

Вокруг одиночество брызжет своей ядовитой слюной,

И некуда спрятаться, ибо от собственных дум не сбежать,

Ведь стрелы кассетного шторма натянутою тетивой

Уже собираются пасти, закрытые болью, разжать…

Россия, как часто ты плачешь, таясь в опустелой избе?

Каким пресловутым иконам рассказываешь во снах,

Когда прилетали жар-птицы надежду искать по весне,

Незыблемую в белесых, отрадных, тугих парусах?

Всем так надоело быть кем-то притворным, но жизнь такова,

Что стать невозможно собою, покуда сжат в гневе кулак.

У звёзд вопрошаю: «Как это постичь?»; они челюстью льва

Разносят ответ полудикий с намеченным воем: «Никак!»

Никак!.. Я смотрю за каймою высоток и горных хребтов.

Янтарная зорь, утомляясь, молчит, я молчу вместе с ней.

Осмысленный горб поколений, вопросов, декад и веков

Врос в спину мою рудиментом, с которым мне до конца дней