– Маме только не говори.

– Promise[12].

Она снова быстренько его обнимает. Открывает дверь.

– Подожди, постой, – говорит он.

Он достает свой мобильник и делает то, чего не делал никогда, – фотографирует ее, как бы воруя ее изображение, ее лицо на фоне стены дождя.

Она останавливается, будто вспоминает что-то важное.

– Хочешь зайти внутрь?

– Я знаю, ты этого не хочешь.

– Я просто хочу немного private space[13], папа.

– Ничего, это нормально, – говорит он.

– Точно?

У меня есть только ты, – хочется ему сказать. Ты – моя единственная дочь.

Мой единственный ребенок.

Будь осторожна, – хочется ему крикнуть, – будь осторожна. Твоя мама права, это чистое сумасшествие, вся эта поездка – идиотская идея.

Вкус мяты.

Запах победного дождя. Деньги, желейные рыбки.

Она вышла из машины, бежит, толкая чемодан на колесиках впереди себя и держа в руках рюкзак, торопится в пасть вращающейся двери.

Легкие снежинки падают в свете уличных фонарей. Полосатый сине-красный комбинезон Эммы мешает ее движениям, она разгорячилась и устала, и еще теплее становится ее лоб, когда она заходит в магазинчик Seven-Eleven, где Йорг, вялый полумексиканец, стоит за кассой рядом с сосисками, круассанами, шоколадными маффинами и жестким треугольным хлебом, бумажным на вкус.

Она тянется к прилавку, кладет «Твикс» подальше от себя и поближе к продавцу, отходит, чтобы видеть Йорга, который что-то говорит, но эти слова ничего не значат даже в этот момент, когда их произносят, они исчезают, забываются, становятся недосягаемыми для того, кто попытается их вспомнить.

Эмма забирает «Твикс» после того, как Тим заплатил за шоколадные батончики. Потом они садятся у окна на высокие табуреты, рядом с пакетами обычного молока, безлактозного, сои и молока средней жирности, она открывает упаковку и протягивает один из шоколадных батончиков ему.

– Один папе, – говорит она. – Один Эмме.

На улице идет снег, темно, как бывает только в феврале, на часах четыре, и так они иногда делают, он и Эмма, останавливаются у магазинчика Seven-Eleven, делят одну упаковку «Твикса» на двоих, сидят у большой стеклянной витрины и чувствуют течение времени, когда весь мир принадлежит только им двоим и в то же время ускользает от них.

Тим надеется, что ему не придется применять силу сверх меры. Лучше было бы вообще не прибегать к насилию, но мелкие жулики, наживающиеся на лодках, редко обладают таким умом, чтобы до них сразу доходило, что игра проиграна и надо делать так, как он говорит.

Часы на приборной доске в машине показывают десять минут шестого, и снаружи бушует пекло. Он припарковался на широком тротуаре возле отеля Marítimo. По одну сторону, за пальмами, которые делят шесть рядов движения на две части, видны мачты яхт с колышущимися вымпелами. Команды торопятся загрузиться всем необходимым прежде, чем появятся владельцы яхт, чтобы отправиться в Таормину ради high life[14], в Ибицу ради клубов и наркотиков, или на Ривьеру, просто для разнообразия.

По другую сторону находится отель Hotel Iberostar Gold и зеркальный холл ночного клуба «Опиум». Кто-то из обслуги приклеивает пластик на афишу с именем вечернего диджея.

Три тысячи гостей принимает клуб «Опиум», а его дискотекой раньше владел Серхио Хенер, прирожденный игрок, ставший «королем развлечений», и его империя приносила ему в разгар сезона миллион евро в день. По его приказу именно в «Опиуме» подставили полицейских, которых он приглашал по воскресеньям. Серхио получил в свое распоряжение кадры, на которых полицейские пользовались бесплатно услугами проституток и употребляли кокаин, тот, что был в клубе, либо кокаин, конфискованный ими самими. Благодаря этим записям полиция вела себя так, как хотелось Серхио. Иногда находили трупы тех, кто мог быть его конкурентом. Трупы плавали лицами вниз, чтобы видны были проломленные черепа.