Потому что если заберут туда, сбежать уже не получится, и они будут делать со мной все, что им вздумается.
Краем глаза я увидела, как Лейдеман встал. К уда-то ушел, а затем вдруг оказался прямо возле меня со стаканом воды в руках.
– Здесь ты в полной безопасности.
Я взяла стакан и так обхватила его ладонями, будто держу чашку горячего шоколада. Как идиотка! Стакан был холодным, но по какой-то причине мне это даже нравилось, словно эта прохлада наполняла мое тело, остужая горящие щеки и замедляя сердцебиение.
Лейдеман молча наблюдал, как я пью воду. Раз глоток. Еще один. С каждым глотком по телу разливалось спокойствие. Было так хорошо, как будто время остановилось. Меня словно поместили в пузырь, где никто не сможет до меня добраться. Глотки становились все меньше, потому что мне хотелось сохранить это ощущение как можно дольше. Делая очередной глоток, я проверяла, сколько воды еще осталось.
Лейдеман ничего не говорил, но иногда что-то записывал. Затем я услышала, как он чиркает у себя в блокноте, но скрип карандаша был настолько тихим, что не нарушил целостности пузыря.
Внезапно раздался пронзительно громкий звук, как будто сработал кухонный таймер. Лейдеман, подойдя к столу, положил конец истеричному бряцанию.
– Мне жаль, но наше знакомство подошло к концу, – сказал он. – На следующей неделе у нас будет целый час. Тот же день, то же время, пойдет?
Руки тряслись так сильно, что стакан, казалось, вот-вот выскользнет.
– Вы не можете так поступить. – Я чувствовала, что в глазах стоят слезы, но мне было плевать.
Лейдеман оторвался от своего ежедневника.
– Другое время?
– Как это гадко! Вы меня раздеваете, в переносном смысле, конечно, вы говорите, что я в безопасности, а как только я подпускаю их ближе, то… то…
Волосы липли к мокрым щекам. Я убрала пряди и сказала, не глядя на него:
– Можно я еще чуть-чуть посижу? Пока мне не перестанет быть так хреново?
– Нет, не получится. Одри, у меня следующий клиент.
– Но я не хочу уходить! – вскрикнула я. – Не так! И не сейчас! Он… Этот страшный… Он слишком близко.
Мне было трудно говорить.
– Посмотри на меня, Одри, – спокойно сказал Лейдеман. И когда я послушалась, взглянув на него, будто маленький ребенок, который хочет, чтобы папа ему помог, он продолжил: – Сделай глубокий вдох. Отлично. А теперь еще раз.
Он повторял это, пока у меня не перестали трястись руки. Мне стало ужасно стыдно за свое поведение.
– На следующей неделе еще поговорим, – сказал он. – И не переживай, Одри. Мы справимся. Ты справишься.
2
Во второй раз он не стал за мной спускаться. Просто сказал через домофон, что сейчас откроет дверь. Но я страшно нервничала и дернула ручку, не дождавшись сигнала. А когда спохватилась, дурацкая дверь снова захлопнулась, так что мне пришлось звонить еще раз. Что ж, отличное начало.
Он уже поставил свое кресло, как в прошлый раз, прямо перед моим. Я на секунду задумалась – а не сесть ли на этот раз в плетеное? Просто чтобы он понял, что я не настолько предсказуема, как те неудачники, которые приходят сюда добровольно. Но у меня не было никакого желания целый час сидеть с прямой спиной.
– Как твое ничего, Одри?
В школе все лопнули бы со смеху, если бы я рассказала, как он разговаривает. Уже почти жалею, что решила никому не рассказывать о терапии.
– Хорошо. Отлично.
– Панических атак не было?
– Нет.
– Кошмары тоже не снились?
Я пожала плечами и сосредоточила все свое внимание на указательном пальце правой руки, точнее на ногте, который сломался этим утром. Вот бы сейчас сидеть дома с пилкой в руках и Армином ван Бюреном в наушниках.