Коридор был узким, тускло освещённым. Пахло влажной древесиной, табаком и чем-то едва уловимым – вроде заплесневелой ткани. Скрип деревянного пола под его шагами отзывался гулко, будто в доме был только он – и всё остальное слушало.

На втором этаже – четыре одинаковых двери. Потёртые номера, прибитые криво.

Номер 3. Его.

Комната встретила холодом. Окно было приоткрыто, но стекло мутное, словно вымазанное изнутри жирными пальцами. Штора с выцветшим узором – редкий, почти прозрачный шифон – колыхалась в дыхании ветра. На кровати лежала аккуратно сложенная пледовая накидка, будто её только что поправили.

Илья прошёл внутрь. Кровать с жёстким матрасом, тумбочка, зеркало с трещиной в углу, и старый шкаф, который пах не просто пылью, а тем, что лежит под пылью.

Он открыл его – пусто. Но сквозь затхлый запах донеслось нечто странное: слабый аромат детского шампуня. И сразу ушёл. Не место памяти здесь.

Он открыл окно пошире, и в лицо ударил холодный воздух. На заднем дворе росло дерево. Одинокое, перекошенное, с чёрной корой. Оно будто тянулось от чего-то прочь. В его коре виднелся что-то вроде вырезанного символа, но с этой высоты нельзя было понять – то ли случайная трещина, то ли знак.

Стук.

Резкий, приглушённый. Он обернулся – но всё было на месте.

Прислушался.

Из-за двери напротив, из комнаты номер 1, донёсся звук.

Плач. Детский.

Негромкий, но настойчивый, как будто кто-то сдерживал слёзы, прятался, не хотел, чтобы его слышали – и не мог иначе.

Он вышел в коридор.

Серый свет, падавший из лампы под потолком, делал коридор плоским. Стены будто сдвигались ближе. Он шагнул к двери.

Звук стих.

Полное беззвучие. Даже дом замер.

Он постоял и вернулся в комнату.

Ночью уснуть не получалось. Сквозь тонкие стены проступали звуки: скрип половиц, будто кто-то медленно ходил босиком. Иногда – как будто кто-то двигал мебель или пальцем вёл по стене. И тишина между – слишком ровная, мёртвая, с гулом.

Однажды показалось, что слышит дыхание у самой двери. Но, открыв её – только пустой коридор.

Под утро – сон.

Он стоит на вершине колокольни.

Доски под ногами влажные, скользкие. Не видно земли – всё окутано серым туманом. Ветер стонет так, будто кто-то воет на другом краю неба.

И внизу – девочка.

Тонкая, почти силуэт.

Свет у её ног – не солнечный, он будто изнутри неё.

Она смотрит вверх. Лицо расплывается, но он знает: она зовёт его.

– Папа. Иди.

Он тянет руку, делает шаг – доски дрожат.

И в этот момент:

Падение.

Сильный толчок.

Просыпается.

Комната пуста. Воздух тяжёлый, как будто его кто-то уже выдыхал.

Он садится, проводит рукой по подушке.

В пальцах остаётся чёрный волос. Длинный. Женский.

На следующее утро в посёлке будто что-то изменилось.

Хотя, возможно, оно всегда было таким. Просто теперь он видел.

Илья вышел на улицу. Воздух был плотным, стоял неподвижно, как плёнка. Он прошёл мимо деревянного забора, за которым росла высокая трава и из которой торчал перевёрнутый велосипед. С одной педалью. Ощущение, будто этим местом давно никто не пользовался – но всё казалось расставленным нарочно, как на театральной сцене перед репетицией.

На перекрёстке его догнали шаги.

– Доброе утро, – сказал кто-то.

Илья обернулся. Мужчина. Высокий, в рабочей куртке и с авоськой в руке. Он улыбнулся, но улыбка была какой-то… расплывчатой. Словно черты лица жили сами по себе, двигаясь чуть не в такт. Илья попытался всмотреться, но взгляд скользнул.

На долю секунды лицо мужчины… исчезло.

Нет, не исчезло – смешалось. Как будто кто-то растёр краску на ещё влажном холсте.

Илья моргнул. Всё стало нормально. Улыбка. Глаза. Седые виски.