Где я, а где он? У меня ничего за душой, в то время как он один из влиятельнейших людей Ладоргана.

— Полагаю, ваше присутствие сможет внести что-то новое в застоявшееся болото лицемеров.

Он так отзывается об аристократии, в которую сам вхож? Кажется, этот мужчина не перестаёт меня удивлять.

— Рад, что смог развеселить, раз уж довериться мне вы не смогли на счёт своих обидчиков.

Я делаю ошибку и смотрю в его глаза, тут же оказываясь в их плену. И начинаю рассказывать ему всё, как на исповеди:

— Кардинал взял меня в Лезвия недавно, и я оказалась единственной девушкой.

— Вот как? — мягко говорит герцог, не разрывая нашего зрительного контакта и присаживаясь на край дубовой лакированной столешницы.

— И меня восприняли… не очень хорошо. Мы с новыми братьями… — последнее слово я проговариваю жёстче, чем планировала, что не укрывается от него. — Не поладили. Поэтому у нас случались стычки и эта рана — результат последней.

— И часто они наносили вам раны, которые могли стоить жизни?

— На самом деле… это правда не важно. Я не… — хочу сказать, что не понимаю, зачем ему всё это и почему он так ко мне отнёсся, но обрываю себя. Не рассказывать же ему ещё о том, как я добиралась сюда пешком по мрачному лесу из небольшого поселения, где до этого отлёживалась с кровоточащей раной? Или, к примеру, как меня занесло так далеко от столицы, ведь я абсолютно не планировала покидать её! — Я хотела уйти из братства, но для этого необходимо заплатить выкуп кардиналу. Баснословную сумму…

— …ради которой вы решились на моё убийство, — довершает Киран Ердин, и я вздыхаю. — А Эмилио, как я погляжу, редкостный подонок.

Я прячу в кашле свой горький смешок, понимая, что мы впервые сошлись с ним мнениями. Возможно, Киран Ердин и правда не так плох, как о нём судачат на улочках столицы. Во всяком случае, я уже начинаю видеть его в другом свете, хотя и понимаю, что это глупо. Но уже повелась на его учтивые речи и вежливость, хотя моё положение никак нельзя поставить выше планки его прислуги.

И тем не менее он сейчас прямо здесь, выслушивает меня, пока я продолжаю находиться в его кровати. На простынях, где он буквально около часа назад спал абсолютно нагой. И отсылать на рудники не собирается.

— Лайла, тогда вам вдвойне будет выгодно моё предложение, — он вырывает меня из мыслей, явно начинающих течь в неприличном направлении. — Все будут считать вас мёртвой, а сами вы сможете начать новую жизнь с чистого листа.

Что, собственно, я всю свою жизнь и делала. Не впервой.

— И вы гарантируете, что кардинал меня не узнает? — с сомнением уточняю я, понимая, что даже если меня отмоют и нарядят в лучшие наряды, я вряд ли сумею изменить свою внешность так, чтобы герцог меня узнавал, а кардинал — нет.

— Обижаете, — мужчина берёт с письменного стола бумагу и перо, а затем что-то пишет. Сворачивает кусочек пергамента в трубочку и свистит мелодию, после которой за окном тут же слышится хлопанье крыльев.

На подоконник приземляется хищная птица не крупнее ворона. Судя по острому клюву, характерному окрасу с тёмно-охристыми морфами на оперенье и особому внешнему виду головы, на свист герцога прилетел канюк. Приёмный отец учил меня отличать этих птиц в детстве, ведь они незаменимые помощники при уничтожении грызунов. Сам же он очень любил этих птиц, крайне распространённых в Саяре, и даже вырезал их фигурки из дерева для городских ярмарок.

Герцог крепит к лапке канюка послание, надёжно привязывая его, а после хищник исчезает в ночи.

У Кирана Едина довольно странные взгляды на почтовых птиц по моему скромному мнению. Обычно для подобного рода переписки используют голубей или, на худой конец, воронов. Но чтобы канюков…