Вдруг, из развалин башни, послышался шепот, проникновенный и тревожный, словно дуновение ветра сквозь древние руины. Это была старая женщина, в разорванной шубе, с седыми волосами, что спадали на плечи, как серебряный потолок. Ее глаза, углубленные годами и печалью, были полны сострадания к невинным жертвам варварства.

– Господи, что ты творишь? – прошептала она, поднимая руки к небу. – Сострадание к животным – свидетельство благородной души, а злоба – признак порока.

Мужик, услышав слова женщины, оглянулся на нее с недоверием. Он видел в ней лишь слабую старуху, неспособную ему противостоять.

– Иди отсюда, старая, – прорычал он, снова поднимая дубину. – Не ваше дело судить меня.

Но женщина не отступила. Она продолжала смотреть на него с неумолимым укором, и в ее глазах он видел не страх, а твердую уверенность в своей правоте.

– Не убивай их, – прошептала она, словно заговор с небесами. – Пощади их, иначе не избежишь кары.

Мужик засмеялся грубым, пронзительным смехом. Он не верил в божью кару, не видел ничего, кроме своей злой воли. Но в глазах женщины видел нечто необычное, что заставило его задуматься. Он опустил дубину и замолчал, словно ожидая продолжения ее слов.

– Они беспомощны, – продолжала женщина, – Как и мы все. Мы все в милостях у бога.

Прозвучавшие слова, подобно ледяной воде, пронеслись по мужицкой душе, вызывая неожиданный трепет. В его глазах, затуманенных яростью, мелькнула тень сомнения. Бабушка, в ее простых словах, затронула струну, дремлющую в сердце. Он вспомнил о своей матери, о ее наставлениях, о божественной каре, о которой его учили в детстве.

Мужик опустил дубину, но злоба еще не угасла в его взгляде.

– И что же, старуха, – прохрипел он, – уж больно много ты знаешь о божьей каре? Или ты думаешь, что твоя болтовня остановит меня?

Бабушка, не шелохнувшись, смотрела на него не моргая. В ее глазах, подобно огню в печи, горело неистовое пламя праведного гнева.

– Всякая душа, – отвечала она, – перед Богом равна. И животные, подобно людям, чувствуют боль, страдание. Твоя злоба – порок, и за каждый грех будет справедливая расплата.

Мужик, услыхав эти слова, вздрогнул. Он чувствовал, что его поступки вызывают у него чувство стыда, которое пытался заглушить яростью.

– А ты что знаешь об этом? – спросил он, пытаясь спрятать свою растерянность. – Ты сама ни разу не грешила?

– Грехи мы все совершаем, – отвечала бабушка, – но каемся, и ищем прощения. Ты же в злости своей отвергаешь всякое раскаяние.

Мужик, ухватившись за последнюю надежду, спросил:

– А что, если я покаюсь? Если попрошу прощения у бога и у котов этих? Что тогда?

Бабушка молча смотрела на него.

– Прощение – великий дар, – прошептала она, – но его нужно заслужить. Пощади котов, отпусти их. И молись, чтобы бог простил тебя за твои грехи.

– Да ты, старая, мне мозги пудришь! Убирайся, пока я тебя вместе с этими тварями не прогнал!

Бабушка, однако, не дрогнула. Ее спина была прямой, а глаза горели праведным огнем.

– Не смей так говорить со мной, – произнелла она голосом, полным холода. – Я видала на своем веку больше, чем ты можешь себе представить. И знаю, что за всякое злодеяние рано или поздно придет расплата.

Мужик, видя, что старуха не из робкого десятка, замялся. Он был злым и жестоким, но и не глупцом. Мужик знал, что в народе бабушек почитают за их мудрость и связь с небесами.

– Да что мне твои бабьи сказки? – пробурчал он, пытаясь сохранить лицо. – Уж не ты ли меня божьей карой пугать вздумала?

– Божья кара не в моей власти, – ответила бабушка, – но совесть твоя уже начала тебя грызть. Иначе бы ты не стоял тут, оправдываясь перед старухой.