За городовым Сиволаповым установили негласное наблюдение. Два сменяющих друг друга агента следили за ним днём и ночью. Агентов выбирал лично Кочкин, он же их и инструктировал. Пугать не пугал, но предупредил об особой секретности. Сиволапов вёл себя спокойно, слежки или не чувствовал, или делал вид, что не чувствует. После дежурства обычно ходил в трактир «Закуски Семечкина». Сидел там, случалось, и по несколько часов, бывало напивался. Сиволапова нельзя было назвать запойным пьяницей, он хоть и пил, но изредка, в количествах, установленных неписаным кодексом поведения городовых. Нижний полицейский чин, не берущий в рот спиртного, воспринимался и сослуживцами, и обывателями настороженно. Они начинали задаваться вопросом: «А почему тот не пьёт?» И почти всегда назывались две причины: или у него со здоровьем неладно, или он жадный. Сиволапов пил, пил немало, бывало, что и без закуски. Выпивка без закуски – это у нас особенная лихость, которая в одно и то же время и осуждалась окружающими, и вызывала у них восхищение. Всё зависело от поведения выпившего. Если скоро пьянел, начинал чудить, лез на рожон, в конце концов падал где-нибудь в неподходящем месте и засыпал, это осуждалось. А вот если он пил и не пьянел – этим восторгались. Вообще на Руси испокон веку, ну, как только появилась водка, употребление её имело сакральный смысл. «Аква вите» всегда для нашего человека была чем-то большим, чем просто выпивка, она была средством и самой целью. Водка, как увеличительное стекло, позволяла рассмотреть в человеке всю тщательно скрываемую пакость. А с другой стороны, меняла человека и мир его окружающий: молчун становился болтливым, трус – храбрецом, скупец превращался в щедрого, даже расточительного. Скучный, серый мир вокруг приобретал невероятную яркость и фантастические цвета.

В отношении водки Сиволапов был человеком сугубо русским, но с оглядкой на начальство. Пил, да не запивался, боялся службу потерять, ведь она для него была всем. Только о ней мог мечтать десятилетний мальчик, лёжа на печи и слушая завывание ветра за окнами деревенской избы. Всё же не зря он на свет уродился, вот полицейским стал. А сколько их, полицейских, из его родной деревни вышло? Тут со счёта не собьёшься, только он один. А это уже говорило о многом – получалось, он не просто Никодишка Сиволапый, как его в детстве дразнили девки. Тогда он и правда был невидный: белобрысый, нос… у других-то посмотреть, носы красивые, а у него – срамота одна; глазки маленькие, рот слюнявый, с младых ногтей не научили губы вытирать, так он и ходил до тех пор, пока у него волосы под мышками не выросли, пузыри пускал. Потом кто-то объяснил, что вытираться следует, чтобы губы сухими были. Однако шансов в деревне найти невесту у него не было. Девкам он не глянулся, хоть и стал утиральником пользоваться. Пришлось Никодишке Сиволапому в город подаваться. А как дурак не хотел ехать, ревмя ревел: «Куды я, мамаша, я ведь тама сгину, и некому будет меня в последний путь проводить…» Мать холодно поглядела на сына и сказала: «Крепись. Многие в город едут, и не все там пропали, некоторые и вовсе в люди вышли. А ты что же это, других хужее?»

Это был риторический вопрос. Конечно же, не «хужее», потому и в город подаётся. Его там никто не знает, – может, среди чужих людей и за нормального сойдёт.

Поначалу в городе Никодиму несладко пришлось, ох, как несладко. За что только не брался, что только не делал, чтобы на хлеб себе заработать, однако всё, чем бы он ни занимался, ему не нравилось, другого хотелось, а чего – не знал. И вот задумался Сиволапов, когда трудился подсобным рабочим на смолокурне Вахрушева. Неужто он в деревне не мог в дегтярной рубахе ходить? И взяла его от этой простой мысли сильная кручина, тоска шершавая, днём ещё ничего, а только спать ляжет, принимается она ему по душе коровьим скребком водить. Недалеко было уже до того момента, когда свет меркнет и видится только один выход – удавиться. Но тут, как это в жизни нередко случается, попался на пути Никодиму умный человек. Как попался? Да выпивали вместе. Вот вам и низкий, до самой землицы, поклон водочке за то, что свела чистая с разумным человеком. Сейчас, спустя много лет, Никодим уверен, что тогда приходила к нему сама судьба под видом малознакомого трактирного человека, водки с ним выпила, да и вразумила. «Что, – говорит, – ты на смолокурне спину гнёшь, копоть глотаешь? Ты, паря, того, бросай это дело!» «Бросить-то недолго, – говорит в ответ Никодим, – только потом – что? Куда идти, кому я нужен, таких, как я, сотни!» «Э, нет! – отвечает ему уже довольно пьяная судьба. – Нужен ты, ещё как нужен! Время не теряй, иди и просись на службу в полицию». – «Да разве могут меня в полицию взять?» – «А почему нет? Возьмут, там как раз об эту пору набор идёт, попробуй, не прогадаешь!» Послушался хмельного собеседника, попробовал, и тот оказался прав: взяли Никодима в полицию. Отходил он, сколько требуется, в стажёрах, а потом всё – выдали форму летнюю, форму зимнюю и шашку. Она особенно понравилась бывшему смолокуру. Шашка! Настоящая!