– Отпусти… меня… – Я толкаюсь и лягаюсь, а он поднимается все выше. Даже не глядя, я знаю, что2 там внизу: мертвые тела. Много, много тел.

Пока мы деремся в воздухе, раздается скрежет и стон оседающих зданий, одно за другим, одно за другим. Блестящий город Остин разом превращается в руины.

– Не отпущу, – твердо заявляет Танатос. – Ты ведь тоже не намерена прекращать борьбу.

– Ты не можешь вот так меня похитить!

– И это говорит женщина, которая первой взяла меня в плен.

Мы сейчас уже примерно в сотне футов над землей и продолжаем подниматься.

Танатос все еще пытается выхватить у меня кортик.

– Довольно, Лазария. Мы слишком высоко, чтобы сражаться.

Я не собираюсь драться с всадником на такой высоте, но и отдавать ему свое единственное оружие тоже не намерена. Если лишусь его, окажусь полностью во власти Танатоса.

А такое мне не по нутру.

Вот я и вскидываю руку, отводя ее как можно дальше, чтобы он не достал. Только когда кортик втыкается с размаху в мягкую плоть и слышится болезненный стон Смерти, я осознаю свою ошибку. В панике я не просто взмахнула рукой – я ранила его, ранила по-настоящему.

Не могу понять, насколько серьезно ранение, но тут рука всадника, которой он меня держал, слабеет. Не успев охнуть, я падаю.

– Нет. – Он пытается поймать меня снова, но стоит его рукам нашарить мои запястья, как я снова выскальзываю.

И теперь уже окончательно камнем падаю с высоты.

Ветер уносит вырвавшийся из моей глотки вопль. Почему я просто не выронила кортик? Вечно мне надо сражаться до победного конца – ну так вот он, конец, только не победный. Нарвалась, наконец.

Всадник снижается, мое тело в воздухе переворачивается, и я, наконец, вижу его.

Смерть решительно ныряет ко мне. Он тянет руку, хотя летит несколькими футами выше.

– Лазария! – трудно расслышать его сквозь вой ветра. – Хватай мою руку!

И на этот раз я стараюсь изо всех сил.

Он догоняет меня, и я тянусь что есть мочи. Дистанция между нами сокращается, и я касаюсь кончиками пальцев его ладони.

Так близко.

Вижу, как Смерть глядит на что-то подо мною, и глаза его расширяются.

Господи боже мой!!!

Я не хочу умирать! Не так! Какая же я дура с этим кортиком, ни о чем не думала! Я не хочу такого конца!

– Лазария!

Я вцепляюсь в его руку.

– Танатос!

Не хочу умирать! Не хочу…

Моя голова во что-то врезается, и все погружается во мрак.

Медленно прихожу в себя, с трудом разлепляя веки. Смотрю вверх, в небо из какого-то разрушенного дома. Потолок наполовину обвалился, и судя по тому, как выгнута моя спина, лежу я на его остатках.

Попытка встать – и я задыхаюсь от пронзившей меня чудовищной боли.

Я смотрю вниз, на свой живот. Над самым пупком прямо вверх торчит толстый железный штырь. Снова задыхаюсь, но теперь больше от ужаса, чем от чего-то другого.

Я наколота на него, как бабочка на булавку.

Шевелю руками – они вроде как в основном зажили, только сплошь покрыты синяками, – пытаюсь оттолкнуться…

И ору от нового приступа раздирающей боли. Без сил я откидываюсь на спину. Тяжело дыша, безнадежно таращусь в синее небо надо мной.

Господи иисусе.

Я не могу умереть, и я влипла.

Если ад существует, это он самый и есть.

Я кричу, я стону, но никто меня не слышит. Проходят часы, день сменяется ночью, потом ночь сменяется днем. И снова, и снова.

Желудок у меня сводит от голода, губы потрескались от жажды, а я по-прежнему пригвождена. Время от времени я бессильно рыдаю, в основном от сознания, что оказалась в таком дерьме.

В жутком, жутком дерьме.

Не знаю, где Танатос и в каком он состоянии. Вероятно, он и сам ранен, искалечен. А может, и нет. Может, он просто увидел мое изувеченное тело, и мысль бросить меня показалась ему более привлекательной, нежели идея держать меня в плену.