Клавдий садится на кровать, но чуть поодаль, больше не пытаясь вторгнуться в крошечную крепость скорби, что я тут построила.

– Знаешь… – я провожу ладонью по лицу, массирую ноющие после слез веки, – я… я виновата перед ней. Да, я пыталась ее отговорить, но плохо пыталась. Но было кое-что еще…

– Что?

– Мы были на празднике… и она хотела там с кем-то познакомиться, – исповедуюсь я, – но я ее отговорила. Потому что те люди они были… ну… из этих… из, – я глотаю грубое слово, – а сейчас я думаю, что лучше бы она запрыгнула на член к палачу, сохраннее была бы, чем…

– Ох, Юлия, – повторяет Клавдий, – тебе не стоит быть такой непримиримой…

– Ну, давай, – тороплю я, – расскажи, какой мне стоит быть и что мне стоит делать.

– Извини, – сконфужено бормочет мой жених, – они просто выполняют свою работу, очень тяжелую работу, приятного в ней точно мало. Все мы… делаем, что можем сделать. Просто представь себе, какой бы тут был бардак без…

– Замолчи, – обрываю я, – я не хочу это слушать. Их работа – пытать и убивать людей. Моя работа – рожать. Я все поняла. Когда, кстати, мы уже пойдем в «Бенефиций», чтобы все оформить? Времени осталось…

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, – останавливает меня Клавдий.

По правде, ему и не нужно ничего говорить. Я все понимаю из того, как виновато звучит его голос.

Понимаю, что больше нет у меня жениха.

***

Наивно было рассчитывать, что мне позволят уйти далеко.

Я прикинула время, и по моим расчетам располагала такой роскошью, как пятнадцать минут на побег. Пятнадцать минут на шествие по темному, замершему, спящему городу, среди коробок домусов, среди клумб и трафаретов деревьев, во мраке кажущихся чудищами из детских сказок.

Да это просто смешно!

Куда вообще можно добраться за пятнадцать минут?

Пока я шла под звездным небом, вдыхая полные легкие опьяняющего чувства свободы, дерзости и бунта, чья-то тень в окне наблюдала за этой сумасбродной прогулкой. Чьи-то шаги простучали по лестнице, и чей-то сжатый кулак стукнулся в дверь комнаты коменданта.

Чей-то голос сказал:

«Там какая-то нарушительница бродит одна в темноте».

Меня схватили куда быстрее, чем через пятнадцать минут. А вот сколько я провела в камере без окон, дожидаясь своей очереди на допрос, мне неведомо. Время в такие моменты имеет неприятное свойство как-то растягиваться и замедлять свой ход.

Чтобы не лишиться рассудка, я сконцентрировалась на ощущениях тела, не самых приятных, надо сказать, ощущениях. Во время ареста один из патрульных прописал мне смачную оплеуху, и мои гудящая голова и пустой желудок принялись сочинять совместную грустную симфонию. Глаза быстро отвыкли от света.

Я чуть не ослепла от яркости люминесцентных ламп допросной комнаты.

Свет просачивается не только под веки, но и прямо мне в мозг. Свет озарения, свет осознания.

Я, Юлия Силва, какая-то глупая девчонка, ну ни дать, ни взять, настоящая преступница или революционерка.

Просто фантастика!

Определенно, это – повод для гордости.

Голова перестает завывать полуночной сиреной, спина распрямляется сама собой, хоть жесткая спинка стула и впивается мне под лопатки.

Я нахожу в себе силы взглянуть на своих палачей.

Клавдий сказал: у них просто такая работа. Но почему им было не выбрать другую?

Центуриону, что сидит за столом, она, кажется, вполне по вкусу. Он – утес над морем, волнорез, он исполнен достоинства и самодовольства. Он здесь власть.

Я всегда считала, что за каждое продвижение по службе братья «Фациес Венена» платят кусочком своей души. У него, кажется, уже ничего не осталось. Его глаза холодные и пустые.

Но второй… намертво завладевает моим вниманием и теперь мне не отвести взгляд. Мне невольно хочется засмеяться от чудовищного несоответствия, которое составляют его внешность, форма «Фациес Венена» и в целом это безобразное место. Он не многим старше меня и красив, словно юный античный бог. На его мраморной коже играет легкий румянец, а длинные ресницы бросают тени на щеки. Этому Амуру здесь не место. Ему бы танцевать с нимфами в райских кущах Парнаса, а не служить в тайной полиции.