Терпеливо дождавшись, пока я вдоволь напьюсь, доктор присел на край кровати и сжал планшет на коленях. В самом верху я заметила своё имя и поняла, что он держит мою историю болезни. Вот только я ничем не была больна. Тогда почему я здесь?

– Сейчас я осмотрю вас, это не займёт много времени, идёт? – дежурно улыбнулся доктор, достал из кармана маленький фонарик и стал светить мне в глаза. – У вас что-нибудь болит?

– Только голова кружится. И ещё рука…

Для убедительности я попыталась поднять и повертеть левой рукой, но та сразу же дала о себе знать тянущей болью. Какого чёрта она перебинтована и отказывается мне починяться? Я сморщилась и уложила её обратно.

– Немудрено, – сделав какие-то записи, произнёс доктор Рон. – У вас перелом ладьевидной кости, но не волнуйтесь, он срастается довольно быстро. Четыре недели и рука будет как новенькая. Что-то ещё?

– Нет, ничего серьёзного, только… всё тело зудит и ноет, словно меня пинали ногами несколько часов.

Лёгкая улыбка коснулась губ доктора, пока он слушал меня и записывал данные с монитора в карту. Затем передал планшет медсестре и попросил её взять у меня кровь на анализ, а также записать на МРТ через несколько часов. Когда женщина вперевалку удалилась из палаты, доктор Рон подарил мне всё своё внимание.

– Знаю, мои вопросы покажутся вам глупыми, но вы помните, как вас зовут?

– Роуз Хардинг.

– Хорошо. Сколько вам лет? Какой сейчас год?

Понимая, что этот примитивный спектр вопросов входит во врачебную рутину, я всё же начинала раздражаться, потому что чувствовала себя в своём уме. Но не на своём месте.

– Двадцать девять лет. Сейчас две тысячи пятый. «Балтимор Рейвенс» обыграли «Даллас Ковбойс». А Эдриан Броуди получил свой второй «Оскар».

Доктор Рон улыбнулся ещё шире, а его шоколадные глаза с жёлтыми крапинками потеплели на несколько градусов. Так бывает, когда в Балтимор резко приходит весна.

– Я помню всё, доктор, кроме того, как сюда попала.

– Что последнее вам запомнилось?

– Как я пила кофе в своей квартире.

В памяти раз за разом чашка оказывалась в мойке, но потом – пробел. Словно воспоминание стёрли с плёнки моей жизни одним нажатием кнопки. Словно линию моей жизни вытерли ластиком для карандашей.

– Потом – ничего… Теперь, когда вы убедились, что я в своём уме, не расскажете, что случилось?

– Вы попали в аварию, – осторожно стал рассказывать доктор Рон, чтобы лишний раз не травмировать мою душу. – Ехали по мосту Гановер Стрит и врезались в бетонное заграждение. Вас доставили в больницу Мерси с травмами головы и руки. Как я уже сказал, у вас перелом ладьевидной кости, многочисленные травмы и ушибы, а также наблюдалось сотрясение. Вы пролежали без сознания двое суток, но теперь выглядите вполне… – он рукой обвёл моё дряхлое, болезненное тело, и усмехнулся: – Свеженькой. После такой-то аварии.

На несколько секунд я взяла паузу. Нужно было срочно уложить всё это в голове. Но новости походили на лишнюю пару брюк, которые никак не помещались в переполненный чемодан.

– Всё так серьёзно? – ужаснулась я. – Кто-нибудь ещё пострадал?

– К счастью, только ваша машина и мост, – утешительно улыбнулся доктор Рон. Для человека, который постоянно имеет дело со смертью, он слишком часто улыбался. – Не волнуйтесь, мисс Хардинг, вы никому не навредили.

– Значит… я виновница аварии? Что же случилось? Я не понимаю…

– На этот вопрос я вам ответить не могу. Только вы сами, если вспомните обстоятельства аварии.

– А я могу вспомнить?

– Память – вещь гибкая и очень непостоянная, – вздохнув, принялся объяснять доктор Рон, а я словила себя на мысли, что его глубокий голос меня успокаивает. – После таких травм, как ваша, это в порядке вещей. Вам ещё очень повезло, что вы отделались только переломом и лёгким сотрясением. После травм головы многие впадают в кому на недели, а потом не могут вспомнить своего имени. Вы же быстро идёте на поправку.