Теряев спускался по пожарной лестнице. Нога его скользнула по ступеньке, и он сорвался, пролетел метра три и повис на веревке.

– Ты там давай поаккуратнее! – попросил сверху Витя.

– Полный потряс, – пробормотала смотревшая на них Ира и завопила: – Чего уставились! Из-за вашей тупости людям приходится подвиг совершать! Страхуйте свое гнусное имущество от пожара!

Заскрипели рамы открывающихся окон…

…А пожарные машины с оглушительным воем мчались по улицам, не задерживаясь у красных глаз светофоров…

…Теряев спускался по верёвке по стене дома. Спрыгнул на балкон.

– Давай! – крикнул он вверх Вите, придерживая верёвку.

Витя начал спускаться.

– Эй, вы! Ироды! – надрывалась Ира. – Человек погибнет, а вам и дела нету!

– Ты – птица. Тебе хорошо, – печально сказал Карлсон попугаю Августу.

Теряев и Витя тушили пожар в комнате: заливали горящий журнальный столик и тлеющую обивку дивана водой из чайника и бульоном из кастрюли, роняя в пепелище оранжевые морковки.

– Надо снять с крыши Карлсона, – сказал Теряев.

А во двор с гудением и воем ворвались красные машины пожарной охраны.

Ира затанцевала, размахивая длинными рукавами Витиного свитера.

Суровый Сосед суетился внизу, командуя и мешая пожарным.

Лестница пожарной машины с жужжанием потянулась вверх, к крыше, на краю которой лежал онемевший от ужаса Карлсон.

Витя и Теряев стояли на балконе.

Теряев оглядел крыши, посмотрел вниз и сказал:

– И как это мы сюда добрались?

– Не тряси решетку, – попросил Витя, вцепившись обеими руками в балконную решётку.

– Я не трясу. Это ты трясёшь.

– Она сама, наверное, трясется, – сказал Витя, глядя вниз.

– Бедняга, – сказал Теряев, качая коляску с орущим благим матом младенцем, – все тебя позабыли – позабросили.

– А вот интересно, – сказал Витя, наблюдая, как пожарные извлекают Карлсона из прутьев барьерчика, – что нам дадут – медаль за героизм или пятнадцать суток за хулиганство?

Теряев сидел в своей комнате, на диване, а у теряевского стола пристроилась немолодая, полная женщина в джинсах, со значком на кожаном пиджаке – «Пионерская правда».

Перед журналисткой лежал блокнот и ручка. Журналистка так лучезарно улыбалась Теряеву, что он удивлялся и робел.

– Скажи мне, Теряев, ты хорошо учишься?

– Я учусь неровно.

Журналистка расстроилась.

– Что ты думаешь о своем поступке?

– Я думаю, это подвиг.

– Стало быть, ты – герой?

– Да, – сказал Теряев.

– А ты не думаешь, что считать себя героем не слишком скромно?

– Почему? – пожал плечами Теряев. – Если у нас с Витей получился подвиг, значит мы герои. Разве нет?

– В общем, конечно, – замялась журналистка. – А как ты думаешь, на твоём месте так поступил бы каждый? – с надеждой спросила она.

– Не знаю. Может, кто-нибудь и не поступил бы, а упал бы и разбился. Мы тоже могли упасть и разбиться, и подвиг бы не получился.

– Ты боялся разбиться?

– Я не успел. Всё как-то очень быстро произошло.

Ответ журналистке понравился.

– Скажи мне, как вы пришли к решению забраться на балкон и спасти ребёнка?

– У нас не было другого выхода.

– Как это не было? – оторопела журналистка.

– Он был заперт. Нас заперли на чердаке, – пояснил Теряев, – за то, что мы лазали смотреть на небо.

– И всё?

– И всё. А что? – обеспокоился Теряев. Он видел, что журналистка расстроилась, и ему было её жалко.

– А кем ты хочешь быть?

– Всем понемножку, – сказал Теряев.

– Это как же?

– Превращаться во всё по очереди. Сейчас я – Теряев, потом я – кенгуру, потом я – астероид, еще потом – я – берёза или, например, дуб, а ещё потом…

– Понятно, понятно, – остановила его журналистка.

Она уже не улыбалась так лучезарно. У нее было озадаченное лицо. Она посмотрела на попугая Августа и спросила: