– Я знаю, что твои родители в Африке. Ты очень по ним скучаешь?

– Нет.

– Но ты, конечно, хочешь, чтобы твои родители приехали и были с тобой, – сообщила журналистка.

– Не знаю… Я ведь тогда не смогу ждать от них писем.

Журналистка усмехнулась, а потом и вовсе начала смеяться.

Глядя на неё, Теряев тоже заулыбался.

– Ты пионер? – спросила она, уже записывая ответ.

– Я хотел, – грустно сказал Теряев. – Но меня не приняли.

Журналистка испугалась и уронила ручку.

– Почему?

Теряев подумал, хорошенько припоминая всё, и перечислил:

– Я не осознаю своих ошибок. Я несерьёзно отношусь к жизни, хожу в баню и плохо воспитан.

– При чем здесь баня? У вас что, душа нет?

– Есть…

– Ну и ну, – пробормотала журналистка.

– Скажите, пожалуйста, вы всё-всё про меня в газете напишете?

– Баня, подвиг, кенгуру, – сказала журналистка, – винегрет какой-то. Цельности не хватает.

– А я люблю винегрет, – сообщил Теряев.

– Я тоже, – прошептала журналистка, – а вот наш редактор не очень.

Она задумчиво посмотрела в окно, потом на Теряева и спросила:

– Скажи, Теряев, чего тебе недостаёт до полного счастья?

Теряев долго думал и смотрел вокруг себя, а потом сказал:

– Мороженого.

Шёл классный час.

Теряев сидел за партой, нахохлившись и стискивая от волнения руки. Не отрываясь, смотрел на Барсукову – председателя совета отряда, не очень, однако, понимая, что она говорит.

А Барсукова стояла возле учительского стола и говорила:

– И поскольку Тарасюк по-прежнему прогуливает уроки, не готовит домашнее задание и грубит учителям, мы не можем принять Тарасюк в ряды пионерской организации. Садись, Тарасюк.

Тарасюк была длинная, тощая девочка.

– А ну вас всех, – беззлобно сказала она, сдув со лба челку, и села.

– Теряев! – вызвала Барсукова.

Теряев вскочил так, что едва не опрокинул стул.

– А вот с тобой, Теряев, дело обстоит совсем иначе, – расцвела улыбкой Барсукова. – Ты оправдал доверие товарищей. И принимая во внимание совершённый тобой героический поступок – спасение ребенка на пожаре, мы нашли возможным не дожидаться конца испытательного срока, данного тебе, и принять тебя в ряды…

– Ур-ра! – закричал Теряев, выбивая барабанную дробь по крышке парты.

И была Красная площадь. Голуби, иностранцы, милиционеры и молодожёны.

Теряева принимали в пионеры в здании Исторического музея.

Бабушка, Ира и Витя стояли в пёстрой родительской толпе. Они видели, как Теряев вышел на ковёр к красному знамени с тяжелыми золотыми кистями.

– Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, – закричал Теряев, – перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза.

Забили барабаны.

Комсомолец, застенчивый долговязый юноша, подошёл к будущему пионеру повязать пионерский галстук.

Пальцы плохо слушались его. Теряев ему помог.

– Спасибо, старик, – сказал юноша, вручил Теряеву барабан и отошёл.

А потом Теряев в пионерском галстуке, одуревший от радости, с барабаном на ремешке через плечо стоял среди остальных, уже принятых в пионеры, и ласково прикасался пальцами к барабану.

Теряев вдруг поморщился, как от нефизической боли, или острой жалости, или горечи прощания, и прослезился.

А над головами людей, в коридорах и залах музея, над тачанками и пулемётами грохотали детские голоса:

– Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира…

Ира и Витя стояли неподалёку от здания музея, возле Витиного фургончика.

– Все, – сказал мрачно Витя. – Теряев превратился в пионера. Теперь ему будет не до нас. Накрылась теперь наша баня.